BABYER magazine

У Дмитрия Лысенкова масса интересных работ в ярких кинопроектах, но он ­настолько строг к себе и к результату в целом, что доволен всего лишь несколькими из них. А вот в ­театре ­ситуация на его взгляд складывается иначе. Но четыре года назад ­Дмитрий ­сменил и сцену, и город, уйдя из Александринки, где служил много лет, переехав из Санкт-­Петербурга в Москву. Теперь его можно увидеть в спектаклях Театра Наций и «Современника».

Дима, в старших классах вы играли в школьной самодеятельности и даже получали какие-то призы. Решились поступать в театральный институт, почувствовав наркотическое состояние от сцены, от того, что вас слушают и аплодируют?

Наверное, да. Сначала была зрительская реакция школьников, а затем мнение учителей по поводу того, не попробовать ли мне пойти в таком направлении. До этого я об актёрской профессии не думал. В общем, я народный кандидат.

А вы понимали, что в этой профессии есть приятные и тяжёлые моменты?

Я поступал в 1999 году. А до этого, посещая театры Петербурга, видел, как спектакли игрались в полупустых залах. Поэтому считать эту профессию заманчивой я не мог. И никаких особых привилегий не замечал: артисты так же жили в коммунальных квартирах. Во всяком случае в том кругу, где я бывал, в театре «Балтийский дом», никто не жил респектабельно и богато, как на обложке гламурного журнала. Так что никаких привлекательных сторон, кроме ощущения власти над залом, для меня не было. И с финансовой точки зрения я сомневался, стоит ли идти в артисты. Да и сейчас не считаю, что это очень денежная профессия. Просто мне повезло. Тогда я параллельно поступал в Морской технический университет, «Корабелку». И сложно сказать, какой вариант был основным, а какой запасным. Первая чеченская война только закончилась, вот-вот начнётся вторая, мне было важно поступить в любой институт, чтобы получить отсрочку от призыва. Сама армия меня не пугала, но я не хотел оказаться в условиях реальных боевых действий.

Как вы себя чувствовали бы, если бы не поступили в театральный институт? И что делали бы на следующий год?

Я набрал проходной балл в «Корабелке», учился бы на программировании. На следующий год попробовал бы ещё раз поступить в театральный. А вот если бы и во второй раз не прошёл, конечно, уже не стал бы стучаться в запертую дверь. Доучился бы на программиста и сейчас сидел бы где-нибудь на берегу океана в Новой Зеландии, был бы «в шоколаде», наверное. Правда, нужно обладать ещё и умением продавать себя и свои навыки «задорого», а иначе всё с радостью возьмут даром. Вот я очень долго и с удовольствием играл спектакли в Петербурге почти бесплатно, но больше не буду.

У вас так хорошо шла математика?

Не могу сказать, что я математик от Бога, но геометрию я сам выбрал экзаменационным предметом. С пространственным мышлением у меня вообще всё было в порядке.

А вы не рисовали, раз у вас было так хорошо с пространственным мышлением?

Меня отдавали в художественную школу. Но я любил рисовать так, как умею, а когда стали учить, как это надо делать по канонам, я тут же потерял всякий интерес. И спокойно расстался с рисованием.

В музыкальной школе тоже никому не нравится гаммы играть…

Да-да. Но я иногда жалел, что родители меня не отдали в музыкальную школу, а сейчас испытываю благодарность за то, что они этого не сделали, — у меня было нормальное детство, а не потерянное, как у тех, кто сутками играл гаммы. Я был предоставлен сам себе, ничем (кроме цитрусоводства на станции юннатов) не занимался и отлично себя чувствовал, никто меня линейкой по пальцам не бил. Я готов пожертвовать умением владеть фортепиано в обмен на относительно счастливое детство.

Относительно счастливое, потому что оно, мягко говоря, было небогатым?

И это в том числе. Было и другое, но я не буду всего рассказывать. Хватит и того, что это были голодные времена.

Мне нравится, что вы не стесняетесь этого, как и того, что родители у вас простых профессий, а некоторые ваши коллеги не говорят об этом…

Сочувствую родителям этих артистов, если собственные дети стыдятся их. На самом деле большинство людей тогда так и жили: небогато и в долг, кроме тех, кто подъедался на продбазах.

Поступая, вы думали о театре, а не о кино?

Да, я шёл в театр. Про кино вообще речи не было. По сути не было тогда и никакого кинопроизводства. Балабанов снимал в своей квартире и у знакомых, то же самое и Рогожкин делал, потом и Буслов. На свои. Советская плановая система умерла (хотя я успел застать время, когда на Ленфильме за кинопробы платили), а новое рыночное кинопроизводство еще только формировалось.

А маленьким вас водили на детские фильмы и на мультики?

Нет, помню лишь, как один раз мы с папой ходили на фильм «Шина — королева джунглей», там бегала полуголая тётенька с зебрами и слонами. У нас в семье в принципе не существовало традиции ходить в кино, да и денег на это не было.

Как же вы в театр тогда ходили, это же намного дороже?

У нас были знакомые, мы ходили бесплатно, по контрамаркам. А все фильмы, в том числе детские, шли и по телевидению. Кино я любил и в школьные годы, а уж тем более в институтские. Особенно комедии Рязанова, Данелии, Гайдая, которые повторяли по телевидению бесконечно.

И вы никогда не думали, что жалко не увидеть хорошее кино на большом экране?

Мне совершенно не обязательно для просмотра фильма находиться в толпе жующих людей. И зачем мне платить четыреста рублей за чужие комментарии вслух? Я дома тихо и спокойно посмотрю кино с теми, с кем хочу. Никакой магии большого экрана для меня нет.

Вы как-то сказали, что сегодня можно существовать в профессии и без профильного образования. При наличии способностей в кино можно играть какие-то роли, но для сцены, на мой взгляд, актёрское мастерство — большое подспорье…

Несомненно. Я говорил о том, что есть примеры, когда люди не окончили институт, но хорошо играют в кино иногда. Но в театре это может быть не настолько удачно. Был пример в театре Ленсовета, все его вспоминают, — Елена Соловей. У неё не хватало энергии, чтобы держать зал и бежать длинную дистанцию спектакля, она была совершенно провальной актрисой в главных ролях на сцене. Зато её прекрасно хватало на один-два дубля в кино. И образование актёру нужно не только для понимания своих задач, но и для общего полотна, для работы в целом.

Вы несколько лет назад ушли из «Александринки», где переиграли тонну знаковых ролей. Но в вашей жизни сцена всё равно осталась…

Да, слава Богу. Правда, уже нет любимой «Иранской конференции» Виктора Рыжакова в Театре Наций, но есть его «Собрание сочинений» в «Современнике». Играю «Живой Т…» в Театре Наций, а кроме того, в Петербурге идут с аншлагом «Преступление и наказание» и «Человек из Подольска» в «Приюте комедианта», хотя спектаклям по пять-шест лет.

Встречи с большими режиссёрами и прекрасными партнёрами — это всё тоже, на мой взгляд, школа. До того, как вы получили сценарий сериала «Большая секунда», что вы знали про режиссёра Виктора Шамирова? Видели его фильмы, спектакли?

Спектаклей я не видел просто в силу того, что жил в другом городе. А его фильмы мне очень нравились, особенно «Со мною вот что происходит» и «Упражнения в прекрасном». С Шамировым отлично работать, потому что он развивает тебя. Он ставит задачи, поднимающие планку. Им в соавторстве был написан отличный текст, его надо было учить дословно, как хорошую литературу, как в театре учишь, а не рассказывать своими словами про труп в подъезде.

Вы рассказывали, что вам настолько понравился сценарий, что ехали на пробы просто познакомиться с Шамировым и думали не столько о себе, сколько о том, чтобы кино вообще состоялось. Вы считали, что по психофизике это не ваша роль?

Нет, что роль не моя, не думал. Я действительно на встречи с режиссёрами иногда езжу, чтобы просто познакомиться, потому что мне нравится то, что они делают, вне зависимости от того, какого объёма роль мне предлагается. Я к Шамирову ехал именно так и в конце нашей кинопробы пожелал ему, чтобы история состоялась, неважно со мной или без, потому что она очень хорошая.

Но внутри-то вы, наверное, всё равно хотели, чтобы вас утвердили? Это не было некоторым кокетством с вашей стороны?

Нет, я вообще лишён этой черты.

Есть ли для вас еще что-то равное «Большой секунде» по процессу и результату?

Я бы добавил «Мастера и Маргариту». Хотя процесс никакого особенного удовольствия мне не доставлял, он был ­весьма трудным. Это сложнопостановочное кино, поэтому всё было долго и влекло за собой длительное ожидание с шансами сделать два дубля максимум. А вообще индустрия очень развилась за последние годы, появился качественный продукт, что меня конечно же радует.

Как вам кажется, изменились ли профессиональные качества молодых артистов, сегодняшних выпускников театральных вузов по сравнению с вашим поколением?

Я давно не слежу за творческими вузами, не видел дипломных спектаклей, а на съёмочной площадке наблюдаю, что степень оснащённости артистов стала намного ниже. Но у них есть другие положительные стороны, они намного свободнее меня и тем более тех, кто старше на пять-десять лет, они легче на подъём. Возможно, это свобода молодости, не знаю.

Вам повезло, вы учились у прекрасных мастеров…

Мне вообще повезло со всеми педагогами, не только с мастерами. У нас было много преподавателей-«легенд». Лев Иосифович Гительман преподавал зарубежный театр, он театральная легенда. Я с Геннадием Рафаиловичем Тростянецким общался, параллельно к нему на курс поступал, а с легендарным педагогом по речи Валерием Галендеевым, которого все очень любили, мы жили в соседних домах и часто шли вместе от метро. Я учился на курсе у Владислава Пази, но всё-таки своим главным учителем считаю Юрия Николаевича Бутусова, он с нами занимался больше, и порой мы находились в мастерской не только до закрытия метро, но даже и «до мостов».

Приходилось ли вам когда-нибудь обращаться к коучам? Это модно сейчас среди актёров, пришло к нам из-за границы…

«Ты старомоден, вот расплата за то, что в моде был когда-то», — писал Маршак. Я за модой не слежу. У меня были только тренеры, например, для спектакля «Женитьба» в «Александринке», где я играл Кочкарёва, нужно было научиться кататься на коньках. Это заняло около двух месяцев, меня обучали с нуля скольжению на льду. А когда надо было ходить на ходулях в спектакле «Лес» в театре Ленсовета, я сам научился как-то. Но это были не очень высокие ходули, не такие, как в цирке. А когда в кадре нужно было изображать игру на гитаре, мне показали аккорды той песни, которую придётся петь. Я научился зажимать струны, и всё. А играл гитарист за кадром.

А вы слышали, что многие ваши коллеги ходят к психологам разбирать роли?

Не слышал и, честно говоря, не понимаю, зачем они туда ходят. По-моему, это пустая трата времени. У тебя своя голова на плечах, сценарий написан, есть режиссёр, который собирается некий мир выстраивать, возьми и разберись. Кому интересно, что какой-то психолог думает о персонаже, если он не посвящён в процесс.

Они говорят, что им это помогает…

Им помогает и «айс-латте» или «раф» на кокосовом молоке, что тут рассуждать. Скажите, свежая клубника в вагончике актёру помогает сыграть роль, например, блокадника в Ленинграде?

Сыгранные роли на вас влияли как на человека?

Нет, анализ персонажа — это не психоанализ собственной жизни.

Но вы же сами говорите, что всех персонажей актёр берёт из себя в большей или меньшей степени, а не перевоплощается…

Да, я не очень верю в перевоплощение, потому что даже «наблюдения» ты перекладываешь на свою психофизику и с ней работаешь. Всё равно от себя не уйдёшь. Твой единственный инструмент — это ты сам, твоя психофизика. Но вообще я работаю на некоторой дистанции от персонажа. В этом смысле я скорее не адвокат роли, а прокурор, потому что всегда смотрю со стороны на неё.

Вы много снимаетесь в комедиях. Как относитесь к этому жанру как зритель?

Я, пожалуй, больше всего люблю этот жанр, но не идиотские комедии от кавеэнщиков нашей страны, а умные, снятые талантливыми творческими людьми.

Могли бы назвать пять любимых своих комедий из золотого фонда нашего кино?

«Берегись автомобиля», «Мимино», «Зиг-заг удачи», «Иван Васильевич меняет профессию» и либо «Ирония судьбы», либо «Служебный роман».

Как вы выбирали, чем заниматься вашим дочкам? Старшая же ходит на танцы, а младшая — на ораторское искусство? И есть ли спорт в их жизни?

Уже не ходит на ораторское искусство, они теперь обе занимаются танцами, чем-то типа хип-хопа. А выбирали методом проб. И я не вижу смысла отдавать детей на спорт. Заниматься им профессионально — это какое-то самоистязание. Можно для здоровья ходить в бассейн.

Какие предметы вы любили в школе?

Вообще школа у меня не сильно связана с любовью, как и у большинства людей, в том числе начальная. Уже в старших классах это было не то чтобы удовольствием, но необходимостью, и я находил в этом хоть какую-то прелесть.

Вы зачитывались книжками в детстве и в юности?

В детстве я в основном был читателем каких-то энциклопедий. Хотя скорее я их рассматривал. Но, видимо, правильно были составлены эти книги для детей, я начинал читать то, что под картинками написано. Меня вообще больше интересуют книги о реальных событиях, то есть мемуарная или историческая литература.

Вам никогда не хотелось в школе блеснуть непрограммными знаниями, полученными из этих энциклопедий?

А так и получалось обычно на уроках истории. Вдруг с задней парты я бубнил какой-то правильный ответ на вопрос не по программе. У нас историю вела Светлана Васильевна Парадиз, заслуженный учитель России, с ней у нас был контакт.

А театральный институт не привил любовь к чтению?

Для меня чтение имеет прикладное значение, хотя, может быть, и читаю что-то не связанное с ролями, то, что мне в этот момент интересно. Например, вышла «Мастер и Маргарита», и я беру Мариэтту Чудакову, «Жизнеописание Булгакова». Сейчас, готовясь к читке «Берегись автомобиля» в театре имени Ермоловой, купил книжку «Берегись автомобиля. Расследование» о создании фильма, почти дочитал уже. Это сборник стенограмм заседаний худсовета о том, что требовали переписать в сценарии и переделать в картине.

Сегодня очень многие, в том числе ваши коллеги, слушают самые разные лекции…

Я не слушаю, но смотрю программы. От истории, живописи и литературы до лекций о природе, политике и экономике. Хочется разбираться во многом.

Петербург — город музеев, вы ими были сыты?

Нет, я ребёнок окраины, не жил напротив Эрмитажа в детстве, как Лиза Боярская. Мы иногда ходили с мамой или бабушкой в музеи, но меня этим не мучили. Ничего особо интересного я не находил там. Ребёнок в том возрасте мало интересуется историей, даже часы «Павлин» в Эрмитаже не сильно впечатлили. А позже уже как студент творческого вуза я мог везде ходить бесплатно. У нас лекции проходили в Русском музее и в Эрмитаже, и я стал в чём-то разбираться.

У дочек не было желания сыграть на сцене или сняться в кино?

Пока нет.

А когда дочь спросила вас про «Чебурашку», где вы снимались, она интересовалась тем, как дети попадают в кино?

Она спросила про девочку, потому что понимала, что та — её ровесница. Пока никакого продолжения расспросов не последовало. Хотя что творится в её голове и сердце, не знаю, может быть, она тайно мечтает об актёрстве. Честно говоря, я о своём поступлении в театральный вуз никому не говорил до прохождения второго тура.

Но вы росли в семье, далёкой от искусства, а когда оба родителя актёры…

Она так же далека от этой профессии, потому что никогда не бывала на месте работы папы и мамы.

Они никогда не просились к вам на съёмки?

Нет. Ну, побывали как-то и понимают, что там ничего интересного: посидели в вагончике, в павильоне походили. Это непрофессионально — таскать детей с собой на съёмки и говорить: «А можно, она тут в уголке посмотрит?». Мне самому неинтересно ни на чьих съёмках просто стоять и смотреть. Хотя когда будет хороший режиссёр с хорошим сценарием, я обязательно их туда свожу, надо просто этого дождаться.

Ваша жена Мария Зимина занимается фотографией. Она сейчас больше увлечена этим, чем актёрской профессией?

В данный момент она увлечена пробами на большой сериал, актёрское выгорание у неё было давно, но, к счастью, прошло, и теперь ей хочется работать по специальности, хотя и фотографию она не оставила.

А вы хотели бы, чтобы она вернулась в профессию?

Я хочу, чтобы ей было хорошо. Она хотела заниматься фотографией — занимается, хотела рисовать — рисовала. Сейчас хочет снова сниматься — пусть снимается, я ничему не мешаю.

Вы как-то сказали, что чем человек образованнее, тем у него меньше агрессии. Я бы поспорила. Думаю, он не пойдёт морды бить, но хамству и словесной агрессии образование — не помеха…

Воспитание и образование влияют на это. Человек начинает уважать другого.

Но даже любящий искусство человек  может быть жестоким, что удивительно…

Мы же не знаем, понимает ли этот человек искусство. И что он чувствует. И способен ли чувствовать вообще. Половина зрителей Москвы ходит в театр, особенно на премьеры, потому что это светское мероприятие. Модно. И они могут делать вид, что понимают. Но ни черта! В советское время было модно стоять в очереди в «Современник», в БДТ, на Таганку. Жизнь всегда идёт по кругу, люди всегда притворяются знающими, мудрыми, добрыми, хорошими.

текст:
Марина Зельцер
фото:
Вероника Грязнова,
Ирина Полярная