К известности и зрительской любви Антону Хабарову уже давно не привыкать, но после сериала «Казанова» на него обрушился такой шквал внимания и признания, что запросто могла закружиться голова. Но ни намека на звёздную болезнь. Он и сейчас в хорошем смысле простой человек, при этом со сложным внутренним миром и противоречивым характером. За его героями всегда интересно наблюдать, в том числе, за тем, как они думают в кадре и на сцене. Наверное, так происходит потому, что для него в профессии важно не только наитие и вдохновение, но ремесло и глубокое понимание персонажа и произведения, логическое или даже математическое выстраивание роли. При таком перфекционистском отношении к работе Антону хватает времени и души на общение с семьей, на самообразование и на свои самые разные увлечения: от чтения книг и игры в шахматы до путешествий и дайвинга.

Антон, с какого времени вы с Леной начали задумываться об образовании детей?
С самого раннего возраста детей мы думали об их самообразовании и о дополнительных секциях. На школу больших надежд не возлагали, в этом смысле рассчитывали на себя. Так случилось с изучением языков: у Владика — английского, а у Алины — китайского. Она начала заниматься пять лет назад, причем сама захотела. Уже и говорит весьма неплохо, и даже пишет. Сейчас мечтаем съездить в Китай, потому что Алина хочет похвастаться своими знаниями. А у Владика свободный английский. В июле мы отдыхали, в аэропорту возникла стрессовая ситуация, задерживался багаж, и Владик очень помог, он все проблемы за границей разруливает.

А какие секции появились у них первыми?
Это были секции ментальной арифметики, в результате посещения которых дети хорошо считали; шахматный кружок, и я уже сказал про языки. А недавно Алина окончила курсы дизайнеров, и на неделе моды в Москве в рамках детского творчества была показана ее шляпа.

Алина думает о профессии дизайнера одежды?
Нет, это была просто секция, в которой она позанималась. Скорее всего, она выберет что-то, связанное с живописью: архитектуру или дизайн. Она очень много и хорошо рисует.

Знаю, что она ещё серьёзно увлекалась волейболом…
Сейчас она приостановила игру, потому что уволили тренера, и команда расформировалась. Но она пошла в Новую школу, это фантастическая школа в Москве, где масса самых разнообразных уроков, а в кабинете биологии, например, живут хамелеоны. Алина не могла учиться в обычной школе, потому что не понимала деспотичного отношения некоторых педагогов. Она вообще девочка с очень высоким эмоциональным интеллектом, и мы стали искать школу, где нет диктаторского отношения, где всё происходит по любви. До этого она нам сказала, что не может учиться в школе, и мы её перевели на домашнее обучение. Это вещь сложная, но она справлялась, а потом заявила, что ей скучно. У Владика же обычная школа, он сдал ОГЭ и идёт в десятый класс.

Владик уже на финишной прямой. Что думает по поводу дальнейшего образования?
Хочет идти на спортивную журналистику, потому что прекрасно говорит, любит футбол, много играет. У них в Балашихе своя команда, известная в футбольных кругах. Он начал посещать курсы по спортивной журналистике, и ему это очень нравится. Мы его, конечно, поддерживаем в этом его стремлении.

Ты проводишь какие-то параллели со своим детством? Вспоминаешь свою школу?
Мне с восьмого класса постоянно говорили, что отчислят за неуспеваемость. А до пятого класса я учился на отлично и в школу пошёл в шесть лет, что тогда было редкостью. Благодаря прекрасному учителю по математике, которая любила свою профессию и детей, я очень увлёкся этим предметом. Потом она уехала, а я считаю, что всё зависит в первую очередь от педагогов и особенно от классного руководителя. У меня в восьмом и девятом классе был отвратительный классный руководитель, который испортил всё моё отношение к школе. В десятом классе, слава богу, он сменился, им стала Ковригина Галина Николаевна, которая привила мне любовь к литературе и русскому языку. До этого у меня не было никакой тяги к чтению.

У тебя была одна школа? Вы же, кажется, переезжали в другой район…
Да, когда я учился в восьмом классе, мы переехали, но я не захотел менять школу, потому что там у меня были друзья, кстати, как и у Владика сейчас. Хотя она и находилась в полутора часах езды от дома. И мы с моим другом Костей Прошиным каждое утро рано просыпались, его папа вёз нас на машине в школу. Помню, как в сильные морозы машина не открывалась и не заводилась, и мы на стоянке грелись в будке у сторожа, ожидая, когда она заработает.

Ты учился в музыкальной школе и занимался бальными танцами. Это родители решили тебя отдать туда, или ты, как и твои дети, сам изъявлял такие желания?
Я появился у своих родителей в их восемнадцать лет, и поэтому они не успели получить высшее образование. Папа у меня — слесарь, а мама — воспитатель в детском саду. Но при этом они люди неглупые и всегда мечтали, чтобы у нас было то, чего у них нет, вкладывали в образование моё и сестры по возможности все деньги. Интеллект, образование — это самый важный капитал человека. Родители никогда ничего не придумывали, но всегда старались услышать своих детей. И я этим принципом пользуюсь, правда, не всегда получается, к сожалению, понять, чего дети хотят на самом деле.

А почему ты захотел заниматься бальными танцами?
Меня притащила одноклассница, которая была влюблена в меня. Было это классе в шестом. Но на первом же занятии я влюбился в другую девочку, и она ушла, а я остался и достиг высоких результатов.

Тогда это считалось не очень мальчишеским занятием…
Конечно! И я это скрывал от своей компании в Балашихе. По-моему, никто так не узнал, что я танцор. А вот пойти в музыкальную школу я захотел сам. Каждое утро в детстве я садился завтракать и на столе играл руками. Однажды мама спросила: «Антон, ты хочешь в музыкальную школу?», — и я ответил: «Да». И у меня пошли какие-то фантастические успехи. Приходили педагоги из других школ, чтобы посмотреть, как я маленький играю сложные произведения. Но у меня был пробел в сольфеджио, я вообще не понимал, что это такое. И тут опять всё зависело от учителя. Как сейчас помню, его преподавала девушка в красных ботфортах и кожаной юбке, я её просто боялся и ничего не воспринимал. Мне говорили: «Хабаров, мы хотим тебя на доску почёта вывесить, но по сольфеджио же двойка». Я не доучился, потом занимался частным образом с педагогом, но тоже бросил. А сольфеджио всё-таки надо знать для дальнейшего продвижения в этом направлении.

При этом ты сейчас часто играешь на фортепиано и делаешь это даже на сцене в роли Кречинского. Это всё держится ещё на той базе, или занимался, репетируя?
Конечно, я занимался в театре с преподавателем. А когда снимался в картине «Новая жизнь», то у меня был прописан рояль в райдере. Мне его втаскивали в квартиру со всеми матами, и я по ночам занимался. Перед каждым спектаклем «Свадьба Кречинского» я волнуюсь, в том числе, в связи с тем, что мне надо играть на рояле, хотя этот ноктюрн Шопена я исполняю уже везде и всюду.

А как возникла мысль стать актёром?
Я позанимался танцами, решил поступать в один известный университет и прошёл все профессиональные испытания, но в результате мне сказали, что мест нет, а отцу предложили дать приличную взятку. Конечно, у нас не было таких денег, и папа был просто обескуражен. Это был момент серьёзного отчаяния в семье, потому что когда твой ребёнок идёт к цели, добивается результатов, получает, например, серебряную медаль на чемпионате России по бальным танцам в своей возрастной группе и может быть очень хорошим тренером, потому что прекрасно ладит с детьми, вдруг случается такая катастрофа. Благодаря какому-то своему чутью папа сказал, что в художественном училище искусств при институте культуры есть факультет «Режиссура любительского театра», и спросил, не хочу ли я пойти туда, чтобы просто не сидеть дома. Я пришёл, станцевал, почитал басню, стихотворение, прозу и стал студентом. Вчера я перечитывал «Воспитание чувств» Флобера и был в диком восторге от того, как человек владеет словом. Он описывает такие удивительные, трепетные чувства, которые уже уходят из нашей жизни в силу возраста. А это то, что я переживал в юности. И такое же чувство у меня было, когда я, попав в библиотеку училища, открыл книжку Станиславского «Моя жизнь в искусстве». Я прочитал первую строчку и понял, что я раб этой книги. И я стал читать не просто запоем, у меня рвались сумки от книг. В первую очередь я покупал сумки с очень крепкими ручками. В отпуск я таскал горы книг, и когда их видели в моем чемодане, то надо мной все смеялись. Я был записан в театральную библиотеку и читал там всё о театре, начиная со стенограмм репетиций Станиславского. Вскоре Лариса Александровна Шаева, ученица великой Марии Осиповны Кнебель пригласила меня к себе на курс в институт культуры, и я скрывал от своих ребят в училище, что дополнительно бегаю туда. Я очень люблю живопись и помню, как мы «оживляли» картины, то есть искали в них событие, и как я делал разбор картины Маковского «На бульваре». Я докопался до того, что разглядел на заднем плане человека со свертком под мышкой и понял, что это детский гробик. Пришел к папе и сказал: «Папа, мне нужен детский гробик». Он только уточнил детали и сделал. И потом я нашёл подтверждение своей идее в воспоминаниях художника. И до сих пор у меня страсть раскапывать такие вещи. Так я обнаружил в черновиках Станиславского в варианте «Вишнёвого сада», что Лопахин говорит фразу, которую потом Чехов вычеркнул: «Для того, чтобы ваше имение приносило доход, вам каждое утро нужно вставать в четыре часа и работать». И я её вернул в спектакль, и она вызывает просто гогот в зале.

Ты сказал, что сразу нашёл себя в училище искусств, но, как я понимаю, не в режиссуре, а просто в театре…
Да, а для режиссуры я был очень юный. Со мной учились ребята, которым было по тридцать лет, у них был эмоциональный опыт. А что мог рассказать я? Только о первой несчастной любви. Хотя и актёр не может прыгнуть выше своего эмоционального опыта. Я вовремя понял, что проигрываю другим, недотягиваю, и сказал себе, что хочу быть артистом, и ребята стали меня активно использовать в отрывках, а потом педагоги посоветовали пойти на актёрский факультет. И отучившись три года, я пошёл по всем театральным вузам, поступил везде, но выбрал Щепку, потому что мастер курса Виктор Иванович Коршунов сказал: «Вы будете заниматься самой уникальной профессией. Я сделаю всё, чтобы научить вас в первую очередь быть людьми, а потом уже артистами». И я не ошибся с выбором. Виктор Иванович был уникальный человек, я уже тогда понимал, что глупо рваться просто в заведение, важен мастер. Всё, что мы проходили вначале, я уже проходил в училище. Но, конечно, это был новый бастион и новые трудности. И надо было доказывать, что ты можешь, что ты лучший.

В Щепке, тебе все предметы были интересны? Ты ничего не прогуливал?
Конечно, прогуливал. «Материальную культуру», например. Ты увлечён мастерством, а оно же в театральном училище круглосуточно. У тебя есть время только на то, чтобы поесть и поспать часа три-четыре. Уже тогда я понял, что, если ты хочешь достичь чего-то в актёрском деле, нужно иметь олимпийское здоровье. Я прогуливал и «Историю театра», но не пропускал «Живопись», потому что это мне было безумно интересно. Помню, как пришёл расстроенный к своему педагогу и рассказал, что играю Петруччио, а у меня не идёт отрывок. Я был очень худенький, даже тщедушный, а герой должен быть мощным, очень энергичным, это же Шекспир. И она мне сказала: «Посмотри картины Рубенса» и объяснила, что у него все герои скручены в позах, и это придаёт им визуально невероятную мощь. Я стал придумывать мизансцену и хватал Клаву Коршунова чуть-чуть сбоку, и от внешнего пришёл к внутреннему. Теперь, конечно, я всем этим пользуюсь как неотъемлемой частью моей профессии.

Ты считаешь, что актёру обязательно высшее специальное образование? Ведь и сегодня есть те, хоть их и немного, кто не на сцене, но в кино хорошо играет, не имея актёрского диплома…
Актёра надо судить по работе в театре, в первую очередь, а там без мастерства невозможно: без постановки голоса, без техники дыхания. Конечно, актёру необходимо фундаментальное образование, но тут опять же всё зависит от того, у кого учиться. Сейчас педагогическая школа несколько обмельчала, часто преподавать идут те, кто даже не работают в театре, потому что им некуда идти. Я всегда могу отличить человека со школой и без школы. Это как в хореографии, нужен ли станок? Это азы, база. Даже Пикассо прекрасно рисовал в реалистической манере, а потом отошёл от этого. У меня очень активные соцсети, это большой срез населения. Как-то я спросил у своих подписчиков, работают ли они по образованию, и девяносто процентов ответили, что нет. И несмотря ни на что, всё равно образование спасает. Я всегда сыну говорю: «Владик, нужно вкладывать в себя, расширять свой кругозор, это поможет тебе подняться в любой профессии». Образование — вещь обезоруживающая. Вчера я слушал Жванецкого «Письмо к сыну», и он говорит там: «Сынок, образование — это то, когда тебе есть, что сказать даже в тюрьме». Образование помогает тебе лучше жить.

Режиссёры никогда ревностно не относились к твоим придумкам?
Как-то так получалось, что, когда я работал с режиссёрами-дураками, а такое тоже бывало, они не выдерживали и уходили с проекта, а остальные были счастливы. Режиссёры очень любят увлечённых артистов, которые понимают, что они играют, потому что работа с актёрами для них — только одно из звеньев. Я читал воспоминания Евгении Глушенко о картине Михалкова «Неоконченная пьеса для механического пианино». И она говорит, что у них не было ощущения, что они работали, было чувство, что они все просто приехали на дачу. Вот в «Казанове» я испытывал почти то же самое. Сейчас я снялся в короткометражном фильме молодой девушки Саши Парацелс «1963. Время вперед». Точнее, это тизер для будущего сериала. И там тоже сложилась практически семья, где приветствовались все мои придумки, и было очень комфортно и радостно работать.

Вы закончили съёмки «Екатерины». Какое осталось ощущение и от погружения в то время, и от работы с Лизой Боярской?
Лиза — потрясающий человек, прекрасный партнер, я её очень люблю. И я обожаю работать с Сергеем Гинзбургом, с которым мы уже много чего сделали, поэтому иду с ним везде, он абсолютно мой режиссёр. Время действия в картине меня тоже привлекало, и я работал над ролью не один, у меня было два помощника. Я написал своей знакомой, что мне нужна помощь по графу Орлову, и она мне сказала, что в историческом музее есть люди, которые с удовольствием откликнутся, но почему-то никто из актёров не обращается к ним, когда работают над историческими характерами. Я пошёл туда, и эти люди были со мной на связи двадцать четыре часа в сутки, и они меня консультировали безвозмездно.

Но на картине же есть художник по костюмам, зачем тебе ещё был нужен консультант?
Художник придумал костюм, я его надел, и что дальше? Мне нужно понимать, как его носить, что у меня в карманах, почему у костюма узкие плечи, почему должны быть согнутые руки. В восемнадцатом веке в моде были животы, вторые подбородки, моя нога сорок пятого размера считалась плебейской, поэтому были люди, которые вбивали своих господ в сапоги. Широкие плечи были моветоном, щетину вытравливали мышьяком, об этом мог рассказать только человек, очень близко находящийся к истории того времени. Художника не будет постоянно рядом, у него около ста шестидесяти персонажей, ему некогда объяснять мне такие детали. А все эти знания приносят успех в моей работе и следующие проекты.

Ты и в молодости мог долго не сниматься, но не соглашался на плохие роли. Это и смелость, и, на мой взгляд, понимание тактики и стратегии, что редко свойственно молодому актёру. Как говорил Табаков: «Наша сегодняшняя всеядность готовит нашу завтрашнюю ненужность».
Олег Павлович был абсолютно прав. Я смотрю на некоторых своих коллег, которые в своё время снимались во всём, а сейчас, в возрасте самого расцвета, их нет нигде. Я выстраиваю свою карьеру, серьёзно отношусь к выбору проектов, не так давно восемь месяцев не снимался. Еще на четвёртом курсе меня утвердили в «полный метр», причем очень известный кастинг-директор, но потом прислали сценарий, и он был безобразный. И хотя я знал, что это будет фильм с гарантированной премьерой по всей стране, я отказался. На меня давили, говорили, что я потеряю свой шанс. А посмотрев картину, я не просто не пожалел, что не снялся, а только укрепился в правильности своего решения, но эта кастинг-директор никогда меня больше не приглашала, а у нее были очень известные картины. В своё время я отказался от «Бедной Насти», а тогда у меня вообще не было денег, и я мог заработать огромную сумму. Но я не увидел там для себя интересного материала, и когда мне говорили продюсеры, что у них снимаются Народные артисты, я отвечал: «Может быть, они нашли, что сыграть, а я нет».

Совсем не бывает компромиссов?
Нет, я не святой, могу пойти в слабенький сценарий, если тема очень интересная, и мне хочется её исследовать или могу сыграть совершенно новый характер для себя, но всё равно это не будет ниже какого-то уровня.

Не связана ли твоя свобода в выборе материала в кино с тем, что у тебя есть хорошие роли в театре?
Конечно, связано. Я работаю в театре для накачки своих актёрских мышц. У меня всегда на репетициях многое долго не получается, я часто бываю в отчаянии, не знаю, что делать, очень тяжело вынашиваю роли. Например, «Дядю Ваню» мы репетировали четыре месяца, из них три я не знал, как играть сцену пьяного Астрова, она очень сложная, не получалась у меня.

Умеешь ли ты проигрывать, не пройти пробы, например, или считать, что не так сыграл в кино или сегодня в спектакле?
Я, конечно, не люблю проигрывать, но умею. Есть артисты, которые говорят, что не смотрят своё кино, чего я категорически не понимаю. Значит, они настолько уверены в себе… И я не люблю кокетливые слова, что они не могут видеть себя на экране. У меня есть тетрадка, в которой я пишу: «Вот здесь сыграл плохо, вот здесь хорошо, а вот здесь очень плохо, а тут очень хорошо». Хотя, конечно, тяжело на следующий день после спектакля, пока у тебя ещё свежие мозги, сесть и проанализировать, почему что-то не получилось. И это обеспечивает мне мою следующую хорошую работу.

После успеха, очень хорошей работы, обласканной и критикой, и зрителем, тебе сложнее вступать в следующую работу?
Сложнее, конечно. Когда я получил «Актёр года» после сериала «Казанова» или «Звезду Театрала» и премию Андрея Миронова за роль Астрова в «Дяде Ване», то понял, что теперь ко мне уже другое внимание со стороны общественности, и это ведёт к ещё большей моей ответственности. Есть масса примеров, когда артист перестаёт работать над собой и очень быстро заканчивается. Том Хэнкс, например, всегда разбирает свои роли и говорит, что в каждом фильме у него есть сцена, на которой он хочет выйти из комнаты. Но я не знаю ни одного человека в моей профессии, у которого успех был бы самоцелью. Это всегда сопутствующее твоей работоспособности, твоим идеям. Олег Даль писал, что ты становишься успешным из-за самых худших качеств своего таланта, вот как хочешь, так и понимай эту фразу. Очень часто успех — это тиражирование чего-то. А вообще сейчас все успешные, реализованные, проявленные, чего только нет. Куча тренингов, курсов на эту тему. «Успех», «звезда» — эти слова уже потеряли свой смысл.

А в обыденной жизни узнаваемость, зрительская любовь приносит тебе больше радости или неудобств?
Мне некомфортно от своей узнаваемости только в ресторане, когда я очень голодный, и я должен есть вилкой и ножом, а всосать макаронину в себя не могу. Или, когда купаешься на пляже, а люди пытаются тебя сфотографировать, это тоже немножко мешает. Но в основном относятся с уважением. Если я хочу, чтобы меня не беспокоили, надеваю бейсболку и солнечные очки, и меня никто не узнаёт. Очень часто езжу в метро, даже без очков. Люди настолько увлечены и сосредоточены на себе и своих проблемах или утыкаются в телефоны, что им некогда смотреть, что рядом едет известный артист. Но не буду кривить душой, узнаваемость облегчает что-то в обыденной жизни. Например, я иду в паспортный стол за паспортом, а там стоят толпы. Но когда меня узнают работники, говорят: «Вот ваш паспорт». Я благодарен, конечно, но мне неловко. Даже если у меня бизнес-класс в самолете, я всё равно стою в общей очереди, хотя обычно люди меня пропускают вперед.

Какой у тебя сейчас баланс между уверенностью в себе как в профессионале и сомнениями, рефлексией?
У меня дикий страх провала перед каждой работой. Этот страх заставляет меня узнавать о своей роли просто всё на свете, чтобы быть абсолютно защищённым. И перед каждым старым спектаклем я приезжаю часа за три, прохожу какие-то важные сцены.

Но с годами это волнение перед выходом на сцену изменилось?
Оно осталось тем же, просто опыт настолько большой, что гасит волнение, как кислота соду. Это как в первый раз погружаться с аквалангом или делать в сотый раз. Говорю тоже на своём примере. То есть даже если ты волнуешься, знаешь, как с чем справиться.

При любой занятости у тебя всегда есть место отдыху, и зимой, и летом. В этом году вы поехали отдыхать на Мальдивы вчетвером с детьми, хотя обычно отправлялись туда с Леной в романтическое путешествие…
С детьми мы второй раз там были. Они уже взрослые ребята и хотят проводить время со своими друзьями. Но в этот раз мы их уговорили, даже немножко заставили, и это были двенадцать дней уникальной возможности плотного общения со своими детьми. Каждый день совместный завтрак, обед и ужин — это давно забытая в суете история. Мы прекрасно провели время.

Они остались довольны?
Им было в меру скучно, но они остались довольны, тем более, у нас в принципе круг интересов в семье один, всегда есть, о чём поговорить: о смыслах, о людях, ну, и, конечно, мы все любим играть в шахматы, иногда вместе смотрим кино.

Тебе верится, что они уже такие большие? Владик — красивый высокий юноша, Алина в свои двенадцать выглядит как девушка…
Да, сейчас дети совсем другие. Ощущение, что ей пятнадцать-шестнадцать, и это на волейболе она ещё самая маленькая. А Владик уже выше меня, и размер ноги больше моего. Я всё время тащу их в театр с собой, они не хотят, а я говорю: «Пойдёмте, я вами похвалюсь». Когда все видят меня с ними, говорят: «Боже мой, у вас такие взрослые дети! Сколько же вам лет?», а я отмахиваюсь: «Да… ». И чувствую себя моложе.

А ссоры у вас с ними бывают?
Конечно. Они же подростки, они хотят независимости, самостоятельности, отстаивают свои границы, кричат, выясняют отношения, считают, что мнение родителей неправильное. Всё как обычно, как всегда у всех. Это абсолютно нормальная история. А каким образом они иначе будут развиваться, если не через отрицание родительского опыта. Я, честно говоря, с осторожностью отношусь к детям, полностью послушным родителям.

Они делятся с вами сейчас или стали закрываться, взрослея?
Иногда делятся активно, а иногда из них клещами ничего не вытащишь. Разные бывают периоды. У них уже есть своя жизнь, и к этому надо привыкнуть. Мы учились тому, что эта чёртова сепарация должна происходить, иначе начинаются проблемы.

Смешно, но когда-то ты говорил, что у вас с Леной до сих пор страстная любовь, и ты мечтаешь, чтобы дети скорее выросли и съехали, а вы остались вдвоём, а сейчас я слышу «чёртова сепарация»…
Сейчас я понял, что это было мое самое глубокое заблуждение в жизни, и теперь часто думаю: «Господи, они же вырастут».

Ты не ошибся ни с выбором профессии, ни жены…
В первую очередь, с выбором жены, потому что интеллект передаётся по женской линии. Мужчина может быть семи пядей во лбу, но если жена у него дура, то и дети будут такие же, и никакие Лондоны или финансовые академии им не помогут.

текст:
Марина Зельцер
фото:
Игорь Панков