Антону Шаврину всего двадцать три. Нельзя сказать, что к этому возрасту он снялся в огромном количестве фильмов, но все проекты, которые он выбирал, отличались качеством, а его юные герои абсолютно не похожи друг на друга. Первой его большой работой стала серьёзная психологическая роль в трагикомическом сериале «Иванько», второй сезон которого зрители увидели этой зимой. А совсем недавно вышел сериал «Артист с большой дороги», где он сыграл обаятельного шалопая.

Сам Антон, несмотря на столь юный возраст, уже успел пройти школу жизни, и не только в профессии. Хотя, казалось бы, ему уготована если не золотая ложечка во рту, то уж точно серебряная, ведь он родился в известной актёрской семье: его родители — Анна Ардова и Александр Шаврин. По папиной линии в семье тоже все актёры, а по маминой — люди разных творческих профессий, в числе которых помимо актёров есть и писатели, и мультипликаторы.

Антон, я впервые тебя увидела уже не ребёнком в сериале «Иванько», где ты, совсем юный, не терялся в прекрасной актёрской компании. Но встретились мы уже после выхода второго сезона, где твой Елисей повзрослел и в роли прибавилось драматизма. Понравились ли тебе сразу и сценарий, и герой?

Честно скажу, вначале мне он ужасно не понравился. Я читал одну из самых странных сцен, где Елисей развлекается в ночном клубе. И он там такой необаятельный, противный, ужасный хам, в первую очередь по отношению к своей учительнице, в которую влюблён. Меня так воспитывали родители, что даже если я стану ссориться с незнакомым человеком, то посылать его буду на «вы». А у Елисея вообще нет тормозов, нет рамок приличия, и первое, что я подумал: «И вот ради этого я учился и учусь?». Потом, когда я читал сценарий целиком, понял, что всё намного глубже, и это интересно сыграть. Елисей — бедный мальчик, у которого очень много травм. Его бросила мама, обвинив во всём отца, который на самом деле ей не изменял, всё было наоборот. В связи с этим у меня абсолютно изменилось восприятие Макара, его отца, который столько позволяет сыну, что просто на цыпочках перед ним ходит, чтобы не травмировать пацана, которому и так плохо. Я Елисея очень люблю и не кривя душой скажу: я сразу понял, что сыграю его, даже такого, каким вначале считал. Но я бы с ним пива тогда не выпил. А вот с Елисеем из второго сезона с удовольствием сделал бы это, потому что он стал мужчиной и начал понимать, чего он хочет. Естественно, он совершает ошибки, но кто их не совершает?

Что ты чувствовал, начав сниматься?

Это был мой первый весомый проект, в котором я играл большую роль, и я осознал, что начинаю работать по профессии и вроде даже начинаю что-то понимать в ней. Но это была самая опрометчивая мысль, потому что понимать я стал ещё меньше. А вообще для меня история с «Иванько» была очень неожиданной, потому что все мои друзья говорили, что надо как-то попасть на ТНТ. Если попадёшь — всё, ты устроился. И когда мы снимали первый сезон, я думал, что вот оно… теперь я могу вообще «не париться».

Так и случилось?

Когда закончился первый сезон, очень многие пророчили, что меня сейчас все увидят и начнется такой спрос… Но ничего не произошло, и я очень долго проживал деньги, которые заработал. И когда они закончились, понял, что всё, конец, надо искать какую-то другую работу. Я не снимался года полтора, если не считать пары эпизодов.

Сильно переживал, что не зовут?

Переживал, да. Как-то я попал на поэтические чтения в баре «Дежурная рюмочная» на Арбате, где познакомился со многими интересными людьми. Именно оттуда все мои самые близкие друзья, с которыми я сейчас общаюсь. Так вот, там был «открытый микрофон», к которому мог выйти любой и прочитать свои стихи. И я почувствовал, что хочу в этой атмосфере работать. Вскоре я устроился барменом, правда, в другое заведение, на Чистых прудах. Проработал полтора года и даже стал старшим барменом, я ставил себе такую цель. А потом мгновенно ушёл, потому что был близок к нервному срыву, как это обычно бывает с людьми в общепите. Что только я не испытал, в какие передряги не попадал! Да и не отдыхал порой сутками, даже оставался там спать.

Ты сказал, что самых близких друзей приобрёл в тот период. А из профессии в их числе кто-то есть?

Разве что Владик Прохоров. Мы с ним чаще всего общаемся, подружились на проекте «Между нами лето».

Почему так?

Дело вот в чём: то, какими актёров хотят видеть сейчас и какими потом многие из них становятся, — это не те люди, с которыми я бы хотел общаться близко.

Я думаю, тебе и в профессии встретятся «твои» люди. Ты же наверняка знаешь, какие отношения у твоей мамы с коллегами по театру…

Дай Бог! Я скажу, что все мужики, с которыми я играю в спектакле «9.40», — замечательные артисты, и с кем-то из них после спектакля я могу пойти выпить. Но это нельзя сравнивать с теми отношениями, которые выстраиваются между людьми, работающими в одном театре, в труппе. Я не хочу плохо отзываться о своих коллегах и говорить, что не хочу с ними дружить, просто я не очень умею существовать так, как многие привыкли. За годы работы барменом я стал намного проще относиться к себе. Считаю, что этот опыт — один из лучших, потому что у меня изменилось самосознание и пришло абсолютное спокойствие по поводу того, что происходит в моей жизни.

Я знаю, что ты хочешь работать в репертуарном театре. Почему? Многие твои ровесники, даже те, кто хорошо окончил театральный институт, либо не идут в штат театра, либо, поиграв какое-то время, уходят оттуда. Понимаешь ли, что это будет определённая обязанность для молодого артиста по части занятости в спектаклях?

Мне кажется, что это скорее философский вопрос о восприятии самого себя и чувстве собственной значимости. Я прекрасно понимаю, что молодой артист, приходящий в театр, должен осознавать, что если ему не бесконечно повезёт, то вероятнее всего следующие три-четыре года он будет бегать в массовке, что абсолютно нормально. У меня есть знакомый — один из лучших молодых артистов и моих любимейших партнёров. Он работает в «Современнике», где у него три спектакля. Он ими очень доволен, и ему в принципе больше ничего и не нужно. Это как раз про чувство собственной значимости. Понятное дело, когда ты ощущаешь себя гением, а тебе дают бегать «четвёртым грибом во втором составе», это разбивает сердце артисту. Но мне кажется, то, что должно прийти, обязательно придёт, и всё, что должно случиться, — случится. А все крики, слёзы по поводу того, что ты этого не заслуживаешь… Слушай, чувак, то, что ты заслуживаешь, ты обязательно получишь. Ко всем всё придёт, не обязательно давить, чтобы это произошло. И это говорю я, который в колледже рвал и метал, потому что мне ролей почти не давали. Хотя у меня были дипломные спектакли, на третьем курсе мы выпустили «Пацанские рассказы» и «Казаков» по Толстому. И в «Казаках» вначале я прямо пытался выбить себе хоть что-то путное, и в результате играл Ерошку, большую роль, это было круто для меня.

А в детстве ты любил ходить к родителям в театр? Что помнишь?

Я помню эти коридоры театра, прокуренные гримёрки, и как незнакомые люди меня почему-то тискали и обнимали, а я должен был с этим просто мириться. Мы недавно ходили к маме на «Лес», и естественно срабатывает машинальная память: куда идти, где мамина гримёрка. Когда бываю там, возникает чувство ностальгии, но толком вспомнить ничего не могу, потому что меня чаще брали в театр совсем маленьким. А когда я подрос, то обычно оставался в детском садике, потом в школе на продлёнке. Но и сейчас, когда я прихожу туда, все бабулечки, которые тогда были много моложе, мне говорят: «Ой, Тоша, как ты вырос! Я тебя вот таким помню». Я отвечаю: «Да, спасибо большое. Очень приятно, что вы меня трогали маленьким».

Ты ведь еще не родился, когда театр переживал свой «золотой век» при Андрее Гончарове…

Меня тогда ещё и в планах не было, хотя про Гончарова я знаю историй больше, чем про Карбаускиса, потому что это были лучшие времена у моих родителей. Мой папа ушёл из театра имени Маяковского, когда туда пришёл Сергей Арцибашев, а мама осталась. А когда худруком стал Миндаугас Карбаускис, он сказал маме: «Хочешь, я мужа твоего обратно возьму?». Папа вернулся, подружился с ним, написал для него очень много инсценировок, потому что был не только талантливым актёром, но и драматургом.

К началу съёмок в «Иванько» прошло, по-моему, полтора года после ухода папы. Не было ли у тебя в момент утверждения или в первые рабочие дни грустного нюанса, что ты эту радость не можешь разделить с ним?

Конечно, было. Как с любым событием в моей жизни. Мне бывает очень грустно, потому что одно время мы с папой были намного ближе, чем с мамой. Мы только недавно с ней начали дружить, пройдя через огонь, воду и медные трубы. В двенадцать лет я остался жить с папой.

Почему ты решил так поступить?

Это отдельная история. Мама собиралась съезжать от нас, она приготовила мне комнату в своей квартире, но я сказал ей, что останусь с папой, потому что понимал, что у мамы очень много подружек, с которыми она постоянно общается, а папа одинок, он всегда существовал в каком-то своём мире. У меня было ощущение, что ему нужен рядом близкий человек — его сын. Мы с мамой это обсуждали, она разговаривала с психологом, и та ей сказала, что мальчику лет с двенадцати, когда он становится мужчиной, даже полезнее проводить больше времени с отцом. И папа мне тогда очень помогал, я с ним разговаривал о разном, в том числе о девчонках, рассказывал про всякие разборки. Конечно, мне бы многим хотелось поделиться с ним. И тем, что у меня происходит сейчас. Прошлый год, каким бы он ни был тяжёлым для многих людей в нашей стране, для меня, как и год нынешний, наполнен огромным количеством событий, любовью и вообще массой прекрасного.

Прости, а в чем была проблема в отношениях с мамой?

Да нет, мама замечательная, просто в подростковом возрасте с тобой происходят всякие непонятные вещи. Сильнее всего я отдалился от неё, когда умер папа. Это был период моего протеста. Я считал, что меня никто не понимает, такое максималистское детское ощущение. И я закрылся от всех, от всего мира.

И от Сони?

С Соней я начал тесно общаться в восемнадцать-девятнадцать лет. То есть мы всегда любили друг друга, много смеялись вместе, но с того возраста она стала моей лучшей подругой, самым близким мне человеком.

Ты поделился радостью с мамой, что тебя утвердили на большую роль в хорошей истории?

У нас есть чат с мамой и с Соней, называется «Шардовы», и я туда сразу записал видео, что меня утвердили в первый серьезный проект, за который будут платить деньги. Хотя на третьем курсе в весенние каникулы я два дня снимался в короткометражном фильме «Ты его любила» по Александру Цыпкину. Но там это вышло через какое-то знакомство, а вот в «Иванько» меня вначале утвердил один режиссёр, а снимал в итоге другой, Шота Гомисония. И хотя мы работали вместе с первой смены, на десятой он вдруг меня спросил: «А где твоя мама-то?». Я удивился, а он сказал, что мои ровесники приезжают на площадку с мамами. Я засмеялся и ответил, что мама сейчас сама на смене. Он спросил: «Так у тебя мама артистка?». Мне было это так странно слышать, потому что в моём мире все знали, кто я, что я и чей я. Но слова: «Так ты Ардовский сынок? Передай привет маме» — были безумно приятны. Они не знакомы, но он её обожает, как и многие режиссёры, которые лично не знакомы с моей мамой.

Ты решил учиться именно в Театральной школе Олега Табакова, потому что её окончила Соня? Не хотел после одиннадцатого класса поступать в театральный институт? Мама же — выпускница ГИТИСа, а папа — Щукинского училища.

Безусловно, колледж Табакова был проверенным Сонькой местом, я знал, что там всё хорошо, и вон какой замечательной артисткой она стала. Но я ужасно учился в школе, и не потому, что необучаемый, а потому что мне было просто плевать на всё, что там происходило. Я прогуливал без конца и уходил с уроков. Я один из тех, у кого была ручка от окна, чтобы открыть его, спрыгнуть с первого этажа и убежать. Мы с ребятами курили за библиотекой, а потом шли в кино. И однажды мне сказали, что из-за плохой успеваемости и безобразного поведения меня поставят на учёт в детской комнате полиции. Я понял, что нужно браться за ум, и стал тише воды, ниже травы. Но принял решение, что нужно срочно уходить из школы. И признаюсь, что тогда я хотел пойти на повара учиться, я люблю готовить.

Ты это серьезно?! То есть тебе не хотелось заниматься тем же, чем занимаются все твои близкие?

Конечно, в моём первоначальном плане была цель сначала окончить колледж Табакова, а потом пойти учиться режиссуре. Естественно, я понимал, что актёрская профессия по всей вероятности — это именно то, что у меня будет получаться лучше всего. Но решительный момент наступил, когда Маша Потёмкина (на тот момент моя девушка, недавно она окончила ГИТИС) сказала мне, что хочет поступать в Школу Табакова и уже год к этому готовится. И я сказал ей: «Давай, и я с тобой, мало ли что».

То есть ты просто за компанию и для поддержки решил пойти?

Конечно, это была моя первая девчонка.

Но ты готовился к поступлению?

Мне папа, мама и сестра составили программу. Я это всё выучил и прочитал, как смог. Самое ироничное в этой ситуации, что я прошёл отборочный тур, а моя девушка — нет.

Некоторая безответственность в этом смысле помогает…

Да. На туры я пришел с разбитыми кулаками, потому что мы с ребятами играли в «монетку», и у меня были просто окровавленные костяшки. И Виталий Михайлович Егоров, мой будущий педагог, меня спросил: «Антоша, а вы хулиган?». Я смотрю на свои руки, убираю их за спину и говорю: «Ну, типа того». В общем, я «в легкую» решил поступить и прошёл, и до сих пор этому бесконечно рад.

А родители хотели, чтобы ты, как сестра, пошёл по их стопам?

Они очень спокойно к этому отнеслись, точнее, папа был даже рад. Он этого и ожидал. А мама говорила всегда: «Главное, чтобы ты был счастлив. Делай, что хочешь».

Свой первый актёрский опыт ты приобрёл, снимаясь с мамой в фильме «Всё включено»?

Я тогда вообще ничего не понимал, мне было в первой части девять лет, а во второй — одиннадцать. Мы уехали в Турцию, в отель, где действительно «всё включено», и я всё это воспринимал как тусовку. Мама мне просто говорила: «Завтра мы снимаемся, у тебя вот такой текст. Запомнишь его?», я отвечал: «Запомню». На следующий день ко мне подходил режиссёр Эдуард Радзюкевич со словами: «Тош, смотри, оттуда выбегаешь, это говоришь». Я соглашался со всем, но у меня была просто радость — мы с мамой на море, и дядя Федя Добронравов ещё учил меня плавать…

Учил старым дедовским способом?

Конечно, тем самым. Кинул меня в пятиметровый бассейн. Но выплыл же!

Тебя не смущали чужие люди на площадке?

Нет, я же был с мамой, значит, в безопасности. Естественно, она мне объясняла, как я должен себя вести, и я не шлялся по площадке и не пинал камеры, понимал, что тут люди работают, им лучше не мешать. Мне всё было интересно, и я задавал много вопросов по поводу того, что здесь происходит, кто что делает, но сказать, что я получил какое-то огромное впечатление от съёмок, не могу. А вот «кинопапа» Добронравов… это было замечательно, и он на всю жизнь останется для меня дядей Федей.

Как тебе кажется, твоя актерская природа ближе к папиной или к маминой? Или ты ни на кого из них в этом смысле не похож?

Это невозможно разделить или вычленить. Если взять кусок из фильма, где я играю что-то, и другой, где папа, особенно когда он молодой, то все скажут, что это один и тот же человек. И если я встану рядом с папиной фотографией, то можно увидеть, что у нас одно лицо. И точно такая же история с мамой. Если мы с ней вместе что-то играем, то делаем это одинаково, то есть органика у меня от них обоих. А если разбирать внешность, то у меня нос от мамы, а глаза и губы от папы.

А характер у тебя больше в кого?

Иногда, как говорил герой Евгения Леонова в «Обыкновенном чуде», во мне просыпается мама, иногда папа. Но я не могу сказать объективно, это скорее мне говорят близкие люди.

А что ты скажешь про Соню в этом смысле?

Они с мамой по сути безумно похожи, иногда просто страшно, до какой степени. Вот это я говорю как человек, который видит их очень много и очень давно.

Мне кажется, мама — яркая, экспрессивная, а Соня — скорее вещь в себе и более утонченная…

Много хороших качеств, в частности, сдержанность она переняла у папы, потому что он был очень спокойный, очень размеренный человек. Но вообще по натуре она всё равно больше мама.

У тебя очень многое в жизни вертится вокруг Школы Табакова, где ты учился и которую окончили твоя жена Маша Боровичёва, сестра Соня и её муж Денис Парамонов.

Да, Денис Парамонов — мой любимый зять, замечательный человек и режиссёр, а Маша — однокурсница Сони и её лучшая подруга с первого курса. Мы знакомы с Машей уже одиннадцать лет, как и они с сестрой. И я бесконечно благодарен Сонечке за то, что она меня познакомила с моей любимой женой. Это самое лучшее, что могло произойти со мной.

Ты знал Машу давно, но до неё у тебя были романтические отношения с двумя другими девушками. Как ты понял, что Маша — та самая, что даже решил жениться? Или прошлые чувства были просто юношескими увлечениями?

Я заметил, что Маша — другая, и просто серьёзнее стал относиться к тому, чего сам хочу от человека, чего он хочет от меня и что я могу дать ему. Наше общение с Машей было немножко иным, чем это было прежде, с другими. Парадокс, но ты серьёзнее относишься к чему-то или к кому-то, когда тебе легче, когда не нужно притворяться, не нужно что-то доказывать, когда человек этот тебя принимает таким, какой ты есть, а ты — его.

Сейчас для тебя заработок, как для человека женатого, важнее, чем раньше?

Я в принципе люблю жить хорошо, мне нравится иметь возможность позволять себе всё, чего я в данный момент хочу. Ничего очень серьёзного сюда не входит, я не говорю про квартиры, машины. Но, естественно, я думаю о заработке, и сейчас всё в принципе неплохо, чтобы об этом не волноваться. А вообще наша профессия — шаткая штука и, как говорил Олег Павлович Табаков, самая социально не защищённая.

А у тебя уже появилась возможность выбирать роли? Можешь позволить себе отказаться от того, что не очень нравится?

Я отказывался от пары проб, не хотел в этом участвовать. Понял, что мне будет спокойнее смотреть в зеркало, если не пойду в эти сериалы. А бывают проекты, про которые думаю, что не будет ничего страшного, если я снимусь в них, даже если получатся не самые лучшие фильмы.

Ты смотришь свои работы?

Первый сезон «Иванько» посмотрел полностью, мне важно было это, всё-таки моя первая большая история. А вот из второго — только три серии, и мне было этого достаточно. Сейчас стараюсь не смотреть вообще. Я очень самокритичен, придирчив и строг и не хочу портить своё впечатление о себе.

У вас в семье замечательные артисты, писатели, художники-постановщики. У тебя никогда не было комплексов по этому поводу?

Комплексов, наверное, не было, но я терпеть не мог, когда меня сравнивали с кем-то из моей родни. Я думал: «Ты меня вообще видишь? Перед тобой живой человек сидит. Они прекрасные, замечательные, я их очень люблю. Мы можем всех отдельно обсудить, но сейчас мы меня обсуждаем». Такое бывает с какими-нибудь режиссёрами, и когда я учился, тоже много раз слышал: «Ой, а твой папа…». На что отвечал: «Да, мой папа замечательный. У меня есть ещё мама, были дедушки и бабушки, ну что поделать, если они артисты? Я тоже пытаюсь им стать, давай, ты на меня посмотришь, а не на то, какие они». Великие дедушки или великие родители — это вообще не показатель того, есть ли у тебя талант и какой ты человек, потому что каждый сам отвечает за себя.

текст:
Марина Зельцер
фото:
из личного архива