Елизавета Боярская своё право на место в актёрском цеху уже давно доказала. Она фанат своего дела, перфекционист до мозга костей в профессии, а её отношение к сцене — настоящее служение. Но с такой же самоотдачей она проявляет себя и как дочь, и как жена, и как мама. Ей удаётся каким-то образом сочетать всё это, не обделяя ни одну из сторон своей любовью. А ещё её хватает на друзей, путешествия, благотворительность и саморазвитие, хотя, казалось бы, о каком саморазвитии идёт речь, ведь работая в театре под руководством Льва Додина и играя те роли, которые играет, она только этим всё время и занимается.

Лиза, до Нового года осталось не так много времени. Для тебя это такой же праздник, как в детстве?
Я становлюсь старше, но отношение к празднику у меня практически не меняется. Это всё равно какое-то волшебство и новая точка отсчёта. Помнишь, в советское время были настенные отрывные календари? Доходишь до последнего листочка и понимаешь, что ты должна подвести какие-то итоги. И утром 31 декабря просыпаешься со смешанным чувством радости и тревоги, ведь ты не знаешь, что принесёт тебе наступающий год. Но в детстве совсем не было страха, а с возрастом и особенно с появлением детей это волнение усилилось. А праздник как был сказочным, невероятным, так им и остался. И десятидневка до Нового года, когда город утопает в снегу, а витрины магазинов украшены — это особая атмосфера, которую я очень люблю.

У вас есть традиции празднования Нового года? Появились ли уже новые в своей семье?
Главное, что мы всегда стараемся встречать Новый год большой семьёй. Хотя сейчас находимся в каком-то переходном периоде. До замужества в родительской семье всегда отмечали этот праздник дома, только сначала у нас было много гостей, потом поменьше, но всё равно в девять вечера садились за стол и в шесть утра вставали, потом в четыре. А когда я поступила в институт, сам Новый год встречала с семьёй, а затем уходила к друзьям. С детьми же особо не погуляешь, максимум до часу покуролесили и спать пошли. В прошлый Новый год у меня был спектакль, и я неслась по Невскому как сумасшедшая с букетами цветов и подарками, которые мне надарили 31 декабря, а вокруг на улицах уже вовсю народ гулял. Я прибежала часов в десять, помогала маме накрывать на стол. Наверное, когда мы станем постарше, то будем праздновать с родителями, а затем возвращаться домой, и к нам будут приезжать друзья с уже взрослыми детьми, и мы будем снова гулять до утра.

А ёлку вы ставите? И покупаешь ли ты ёлочные игрушки?
У нас две ёлки. Одна у родителей, другая в нашем с Максимом доме, и обе искусственные. Елочные игрушки есть и старенькие, из моего детства, но их немного, и я очень люблю покупать новые. Одно время было модно украшать ёлку только в двух цветах, например, красные и серебряные игрушки или красные и синие, но в какой-нибудь гостинице или магазине это очень красиво смотрится, а дома для меня такая ёлка скучна. Мы навешиваем на неё столько игрушек, что живого места не остаётся.

А подарочная история у вас существует?
Конечно! Мне нравится, когда под ёлкой лежат подарки. Кстати, у нас с Максом появились разногласия по этой теме, когда родились дети. Ему всегда дарили подарки 1 января, а мне утром 31 декабря. И когда мы впервые для Андрюши купили подарок, я сказала: «Давай сейчас под ёлку его положим, а утром он найдёт», и Максим удивился: «Так завтра же 31 декабря». Я объяснила ему, что правильно, значит, и праздник у него должен быть тогда. На что Максим возразил, что новый год наступает 1 января, значит, и подарок должен быть в этот день. Я сказала, что мы будем завтра готовиться к празднованию, нам будет не до сына, а Андрей сможет в это время играть с подарком. Короче говоря, была целая дискуссия, но остановились всё-таки на моём варианте. Когда дети утром просыпаются и босыми ножками, ещё неумытые, опухшие бегут в гостиную, где под ёлкой стоят подарки, и разбирают их, это очень мило. А друг другу мы дарим что-то символически, например, книгу, потому что по большому счету никому ничего не нужно. Иногда даже договариваемся, что не будем дарить ничего.

Пишут ли дети письма Деду Морозу? И верят ли в него?
Письма не пишут. Верят, но я бы сказала, с подозрением. Андрей вроде и понимает, что это какая-то подстава, но мы ни разу не были пойманы пока. И вроде бы он хочет сказать: «Этого же не может быть!», но подарки-то каждый раз появляются.

За что ты благодаришь заканчивающийся год?
У меня были замечательные семейные поездки. Мы с Максимом открыли для себя Алтай, это было очень увлекательное путешествие, не похожее ни на одно из наших предыдущих. Детки растут. Андрей окончил начальную школу, пошёл в пятый класс. Были интересные съёмки в фильме «110» у очень талантливого дебютанта Ильи Михеева, выпускника нашего Петербургского института кино и телевидения, мастерской Лопушанского. Это школьная драма про буллинг девочки, где всё закончилось трагически. Главные героини — мама и дочь. И они совершенно по-разному воспринимают ситуацию, и через это вскрываются внутрисемейные болевые точки, и становится понятно, что между ними невероятная дистанция, хотя их отношения кажутся прекрасными. Но это страшное событие их очень сближает, и оказывается, что они самые необходимые друг другу люди.

А у тебя никогда не было дистанции с родителями?
У меня очень мудрые родители. Они меня на эту дистанцию совершенно спокойно отпускали, оберегая со стороны, и, наверное, поэтому мне и не хотелось вырваться из-под их надзора или чрезмерной заботы. Мне давали возможность без всяких назиданий самостоятельно расти, развиваться, проявляться: общаться, с кем я хочу, ходить, куда я хочу, заниматься, чем я хочу.

Как маме при её волнительной натуре, о чём ты не раз говорила, удавалось создавать такую видимость свободы?
Сама не могу понять. Мне кажется, что в определённой степени благодаря доверию, она знала, что есть границы, за которые я не пойду, и давала волю на расстоянии вытянутой руки, чтобы, если что, успеть схватить, помочь. То есть она никогда не отпускала ситуацию до ощущения у меня полного отсутствия контроля. Хочешь идти? Иди. Но я всегда знала, что должна вернуться к тому времени, до которого мне разрешали гулять, и если я куда-то отправилась, позвонить и сказать, что доехала, или оставить номер телефона человека, к которому иду.

Сегодня у детей мобильные телефоны, и родители могут чувствовать себя спокойнее, а раньше отпускали ребёнка в никуда, а чтобы позвонить, надо было ещё поискать, откуда…
Конечно, сейчас в плане безопасности всё обстоит иначе. У нас можно было абсолютно спокойно прогулять школу, а сейчас ребёнок прикладывает карточку к турникету, и родитель получает смс. Вышел — тоже приходит смс, то есть это такой тотальный контроль. А у нас в той неизвестности была какая-то романтика, своя прелесть. Но при всём том, что появились технологии, дающие возможности контроля, мне кажется, что сегодня стало тревожнее. Меня Андрей спрашивает, почему он не ходит в школу один, говорит, что есть одноклассники, которые сами ездят на метро. А я пытаюсь донести до него, что это не потому, что мы ему не доверяем, а просто время сейчас такое, не все люди хорошие, как те, с которыми он общается в своём окружении. Поэтому надо быть осторожным.

А вы говорите с Андрюшей (Гриша, я думаю, ещё маленький для этого), о том, что такое хорошо и что такое плохо?
Конечно! Надо говорить обо всём на свете. Например, о том, что важно ходить причёсанным и в чистой одежде, потому что этим человек показывает своё уважение к людям или наоборот. Оказывается, ребёнок этого не понимает. Ему кажется, что это же он грязный, какое до него дело другим. И от таких простых вещей мы доходим до самых серьёзных тем, включая наркотики и сексуальные отношения.

Даже такую тему обсуждаете уже?
Эту тему мы уже прошли давно.

И как ты рассказывала об этом? Маме, наверное, проще поговорить с дочкой, а не с сыном?
Я просто книжку подсунула. Он прочёл, я спросила: «Всё понятно?», он сказал «да» и ушёл играть в футбол. И в школе у нас есть педагог, который проводит такие беседы в классе во втором-третьем.

А с тобой мама вела разговоры о жизни? Говорю «мама», потому что папа в твоём детстве был всё время занят…
Мама всегда на примере окружающих людей или каких-то ситуаций всё объясняла. Например, она очень не хотела, чтобы я сделала татуировку или проколола пупок. Но когда у меня возникали такие мысли, она говорила: «Посмотри, подумай, захочешь ли ты, чтобы у тебя это осталось навсегда. Можно найти переводную картинку и сделать временную татуировку. Ты сейчас на меня обижаешься, а потом скажешь спасибо». И она оказалась права. Я много снимаюсь в исторических фильмах и понимаю, что были бы нюансы. Сейчас это уже не проблема, хоть на лице татуировку сделай и ходи счастливым, на съёмках всё уберут специальным гримом, а тогда всё было иначе.

А на примере литературы тебе не объясняли, как жить и поступать? Хотя, думаю, всё идет из семьи, зачастую многое понимаешь и без разговоров…
Нет, как-то всё житейски происходило. И ты права, что есть семья и воспитание внутри неё, и какие-то вещи даже необязательно проговаривать, а что-то мы обязательно обсуждали. Но скорее, если я поступала неправильно, проводилась беседа. Например, я помню, что родители привозили мне с зарубежных гастролей жвачку, красивые игрушки и платья, и мама всегда говорила, что нехорошо таскать что-то в школу и хвастаться, ведь у других этого нет. «Ты можешь принести, но тогда дай всем поиграть игрушкой или угости жвачкой» — объясняла она. А чтобы я сделала что-то катастрофическое, и мне бы надавали по лбу, не было, потому что я, наверное, подсознательно понимала, что не должна чего-то делать, чтобы не разочаровать родителей. У меня есть какой-то ориентир, поэтому патовых ситуаций не возникало. Хотя я понимаю, что и в благополучных семьях бывают дети «оторви и брось».
Но мне кажется, это не моя история опять же потому, что мы были близки с мамой и папой. Я никогда не была ребенком, в которого вкладывают кучу денег, но он, бедняга, предоставлен сам себе, у него нет никакой поддержки со стороны родителей и никакой доверительности. А мы всегда всё вместе переживали, я никогда ничего не таила, мы обсуждали спектакли, дни рождения, книги, людей, ситуации, которые с ними происходили, кто как себя повёл и хорошо это или плохо. И всё без нравоучений. С доверием и любовью. Это самое главное. Тогда всё и прорастает потом правильно.

Ты говорила, что могла спорить, конфликтовать, но не уйти без спроса, например…
Нет, потому что ты не хочешь расстраивать родителей, не хочешь, чтобы им было больно, чтобы они волновались за тебя. У меня это ощущение до сих пор осталось. Бывает, еду куда-то, и вдруг разрядился телефон, и я начинаю беспокоиться, что кто-то из родных позвонит и будет переживать. Вот поэтому я и тогда не хлопала дверью, понимала, что они будут сидеть с больной головой и всю ночь искать меня по округам Петербурга. И я могла конфликтовать с родителями, но никогда не делала того, что мне запрещали.

Мама сейчас за тебя и за внуков одинаково волнуется?
С возрастом, особенно с появлением внуков, мама стала вообще ко всему относиться чрезвычайно трепетно, волноваться по любому поводу. Кроме этой тревожности, мы с ней похожи во всём. И особенно в женских проявлениях, в отношении к мужу, семье. Но и от папы у меня очень много всего, например, скромность и застенчивость, как ни странно для кого-то прозвучат такие слова о нём.

Как абсолютно домашнему ребёнку, которому родители постоянно говорят, что он самый хороший, самый умный, самый красивый, как было у вас, не стать эгоистом? И второе: как научить самостоятельности…
Во-первых, как я уже говорила, давать определённую свободу. Есть правила, которые нельзя нарушать, их определяет глава семьи, а в остальном ребёнок может делать свой выбор, и мы к этому прислушиваемся. И во-вторых, надо перерезать пуповину, сказать: «Мы всегда рядом, ты во всём можешь на нас рассчитывать, но давай дальше сам. И грабли, на которые ты наступаешь, — это твои грабли, и обходить их ты должен сам, а не папа с мамой бережно проводить тебя мимо них». Очень часто родители хотят принимать решения за детей. А дети к этому привыкают, это же удобно. Но потом бывают проблемы.

Однако ты не переехала от родителей, пока не вышла замуж…
Да. И я должна сказать, что, наверное, это единственное, что было не очень правильно. Хотя переезжать необязательно, просто нужно внутренне отсоединиться от ребенка. Нужно перестать влиять на его жизнь. У меня такого, слава богу, не было..

А то, что у тебя дома не было никаких обязанностей, правильно?
Вот тут есть нюансы, с чем я не вполне согласна. Я не делала дома вообще ничего. О том, что будет дальше, родители не думали. Пока пусть наша принцесса растет себе. Никакой катастрофы не произошло, я всему научилась позже. Но ­когда я начала жить с Максимом, я не имела представления о том, как вести хозяйство. Я звонила маме и спрашивала, как гладить, как варить борщ, как чистить картошку, кидать пельмени в холодную воду или в кипящую. Поэтому думаю, лучше, чтобы ребёнок имел представление о том, как стирать, готовить и убирать в своей комнате. Потом ему будет проще.

А Андрей делает что-то дома? Гриша, думаю, для этого еще маленький…
Да, Гриша пока достаточно маленький для обязанностей, но мы просим его убирать за собой игрушки, и ещё он любит вместе со мной поливать цветы. А Андрей очень часто нам помогает, он молодец!

А чем сейчас он занимается, кроме школы? И может быть, Гриша уже чем-то интересуется?
Андрею сейчас одиннадцать лет, Грише в декабре будет пять. Андрей у нас структурированный человек, ему нравится математика, робототехника, программирование. На занятиях программированием он создает игры, анимационных персонажей, придумывает квесты и задачи. И в школе его любимый предмет — математика, вообще он человек-логика. Он уже взрослый мальчик для Лего, но может из него сложить удивительные вещи, у него просто талант к конструированию. И, конечно, он любит играть в компьютерные игры, это бич современных подростков и детей. Но у нас есть ограничения: два часа в день, включая телефон, где он тоже смотрит видео. На наш взгляд, это более чем достаточно, даже щедро. А по его мнению, категорически мало.

Не появилась ли у него тяга к сцене?
Нет, нет, к театру он по-прежнему абсолютно равнодушен, относится к этому с иронией, даже с некоторой неприязнью. А вот у Гриши всё с точностью наоборот. Он всё время что-то изображает, представляется кем-то. Два года ходит в садик и с удовольствием участвует в утренниках, был уже Зайчиком и Гаврошем. Мы сходили с ним на балет «Конёк-горбунок», там было подводное царство, где плавали медузы, и он потом умолял, чтобы мы ему купили костюм медузы. И мы нашли его. Гриша очень любит просто ходить по дому в каком-то костюме. И даже из картона может сам себе что-то вырезать, наклеить на одежду или на лицо, то есть он всё время в каком-то образе. Иногда я беру его с собой на работу, и он просто счастлив: красит в гримерной себе лицо, идет со мной на речевые разминки, лопочет тихонько себе под носик их и всё время возмущается, почему он не может со мной пойти на сцену. Я ему объясняю: «Сыночек, пойми, у меня же есть роль, я её репетировала, учила», а он отвечает: «А я же загримировался, я тоже должен пойти туда». Он любит музыку, любит танцевать, в общем, абсолютно творческий ребёнок. Наши мальчики совершенно разные, при этом очень любят друг друга и прекрасно ладят. Если мы с Гришей купили два пряника, и он съел один, но я вижу, что он хочет еще сладенького, то я ему предлагаю взять второй, на что он говорит: «Нет, мам, мы же его купили для Андрюши». Сейчас они учатся в одном здании, садик совмещен со школой, они даже находятся на одном этаже, так Андрей всё время ходит проведать Гришу, узнать, как он себя чувствует, какое у него настроение и как дела. В общем, они очень трогательные братишки.

Тебе родители всегда говорили, что ты самая красивая. И как ты относишься к своей внешности, это создало базу для уверенности в себе как в женщине?
Я считаю, что это правильно, только так и нужно говорить ребёнку, но я не ощущаю себя роковой красоткой, хотя с самооценкой у меня всё нормально. Я никогда не считала, что мне надо подчёркивать свою внешность, чтобы привлекать внимание. Хочется максимальной простоты без всякой экзальтации. Мне вообще нравится ощущение обычности, когда вокруг тихо, а рядом муж и дети. Такая жизнь мне очень дорога, потому что всей остальной, яркой очень много. Я хочу производить впечатление не в жизни, а в другом месте. Не говорю о каких-то мероприятиях. Для некоторых ухоженность — это образ жизни, а у меня нормальный человеческий вид, не из салона точно. Я видела в самолёте женщину, которая весь полёт с собой что-то делала. Три часа. У нее был какой-то ионизатор, она мазала руки, втирала масло в кутикулы, прыскалась термоводой, мазалась увлажняющим кремом и бесконечно пила воду. Я сидела и думала: «Если бы я училась в институте, сделала бы этюд». Вообще, на мой взгляд, если соблюдать всё, что рекомендуют, то можно из ванной не выходить. Сюда втереть, туда втереть, там похлопать — с утра начнёшь, к вечеру закончишь.

А что у тебя было с самоощущением в отрочестве и юности?
Вот тут всё было не так безоблачно. Сейчас то, через что я прошла, я назову серьёзным подростковым комплексом. Все знают, что в школе всегда есть «крутые девочки» и остальные. Вот я никогда не была в числе первых. Со мной мальчишки дружили, мы смеялись, обсуждали что-то, но влюблялась я всегда безответно. Я тогда, наверное, была «гадким утёнком», даже брекеты носила, их ещё не было столько, сколько сейчас вокруг. Мне казалось, что я не слишком переживаю по этому поводу, но, видимо, стала замкнутой, и мама предложила пойти в модельную школу. Мы всё обсудили, и я согласилась. Школа была платной, поэтому туда брали всех. И эти занятия (а нас учили фотографироваться, подиумному шагу, преподавали психологию, танец, актерское мастерство) мне очень помогли. Я стала более свободной и уверенной в себе. И именно тогда начала осознавать, что мне нравится сцена. И хотя я тонну времени провела с мамой в театре, признаться себе в этом или сказать: «Лиза, иди прочти вслух что-нибудь для гостей» — да, никогда в жизни! А три месяца учёбы в модельной школе стали трамплином для меня. Я училась в английской школе, и мы праздновали дни рождения английских поэтов и готовили выступления по этому поводу. И я перестала бояться и даже начала получать от этого удовольствие. Полагаю, что и без модельной школы дозрела бы до театрального института, но у меня вообще другая судьба была бы тогда.

Главное, без Додина, думаю, была бы другой…
Безусловно, то, что я поступила к Додину, определило всё. Если бы я училась на другом курсе, мне кажется, всё сложилось бы совсем иначе. Всё, что было у меня внутри, начало потихоньку взращиваться и открываться для меня самой именно в этой мастерской, и актёрское становление происходило в его театре. И если бы не было моих самых известных первых картин, «Адмирала» и «Иронии судьбы — 2», то всё равно было бы что-то другое, просто позже, благодаря Льву Абрамовичу. Учиться было очень тяжело, мы страшно уставали, но я понимаю, что только в атмосфере такой муштры за пять лет может вытесаться что-то толковое. Я вообще считаю, что единственно возможная форма работы в любом творческом коллективе — дисциплина, в том числе, по отношению к себе. Дисциплина и уважение к каждому сотруднику, как у нас в театре. А это всегда четко работающие цеха, везде чистота, все знают, что репетируют, все цеха читают пьесу от начала до конца и присутствуют на всех репетициях. Только в такой обстановке, когда всё неслучайно, все любят свою работу и результат небезразличен, считаю, может рождаться настоящее искусство. Хотя Додин не любит термин «театр-дом», для меня наш театр — второй дом. Мне там очень хорошо, но всё самое прекрасное, что рождается в его стенах, рождается не в творческом хаосе, а в муштре в сочетании с любовью.

Лиза, как твоя требовательность, любовь к дисциплине сочетаются с твоей абсолютной неконфликтностью, о чём мы не раз говорили?
В частной жизни для меня очень важен штиль. Видимо, это сублимация, потому что я играю в месяц от двенадцати до пятнадцати спектаклей, которые построены на пике эмоционального переживания: «Братья Карамазовы», «Три сестры», «Вишнёвый сад», «Чайка» и «Дядя Ваня», и если я буду и в жизни всё это нести, то просто не выдержу. Так что стараюсь не расходовать свои силы — самосохранение. Однажды я опоздала на самолёт, а у меня вечером был спектакль, и это катастрофа, но я понимала, что мои нервы всё равно не помогут, и надо просто включить мозговой штурм и подумать, как эту ситуацию разрешить.

Но как тебе это удаётся — не нервничать даже в такой ситуации? Ты же не робот…
Я себе просто запрещаю нервничать и уже научилась делать это очень хорошо. Психика у меня всё равно подвижная, но я научилась ею управлять. Это инструмент, который может играть очень высокие ноты и очень низкие, очень яркие или глухие, но когда я на него нажимаю. В нашем спектакле «1926» участвовал прекрасный скрипач Дима Синьковский, он сейчас худрук в Новгородском театре оперы и балета. Так вот, у него есть скрипка Страдивари, и она стоит как пятикомнатная квартира в центре Москвы. И надо было видеть его лицо, когда скрипку досматривали на контроле в аэропорту. Он везёт её как настоящее сокровище. Точно также я отношусь к своему профессиональному инструменту — использую только по назначению, а в жизни берегу, зачехляю.

При этом важно не стать равнодушной…
Говоря об отсутствии переживаний, я имею в виду то, что рядом — семейные отношения, отношения с друзьями, с коллегами, мою работу. Здесь я всё пытаюсь контролировать, держать в ровной температуре. А на то, на что я не могу повлиять, будь то политические события или чьё-то горе, безусловно, я эмоционально отзываюсь. Я не робот, но в каких-то личных или частных конфликтах никогда не грублю. На зло или агрессию можно отвечать только добром. И это в моих силах.

То есть тебя не могут специально вывести из себя…
Вот этому я уже научилась, тут я железная. Ломать дрова, это точно не моя история.

Говоря о зашкаливающих эмоциях в театре, не могу не сказать о твоем достижении и удаче прошлого года — роли Аркадиной в «Чайке»…
Премьера была в конце того года, но на ноги спектакль становился, конечно, позже. Для меня то, что я сыграла Аркадину, очень важный этап, ступень. Были сложнейшие репетиции, и получилась серьёзная, содержательная работа — новое прочтение пьесы в сочинении Льва Абрамовича по мотивам пьесы. Это самостоятельное высказывание, на мой взгляд, своевременное и интересное.

Как ты думаешь, легче ли тебе было играть Аркадину, имея детей, причем, сыновей? Понятно, что хороший актёр сыграет всё и не только то, что прожил, и, тем не менее…
Безусловно, это очень помогает, но говоря об Аркадиной, можно представить себе не ребёнка, а какого-то близкого человека, с которым у тебя сложные отношения, несогласия, споры, переживания. В этом суть нашей профессии. Мы, артисты, все немножко психологи, и когда я играю Катерину Измайлову, которая сначала прикончила свекра, мужа, а потом и маленького ребёнка, то залезаю в её шкуру, чтобы понять, как она превратилась в монстра, в чудовище. Безусловно, у меня не было такого опыта, но я пытаюсь понять причины её поступков, боль, которую она испытывала, неудовлетворённость жизнью, нереализованность девичью и дочернюю. И понимаю, что она так защищает обретённую любовь, не может потерять, потому что это составляет смысл её жизни. Я все это разбираю, рассуждаю, примеряю на себя. Что значит любить? Как любить так, что ты готова пойти на какие-то жертвы? И когда ты это сочиняешь, то поскольку у тебя подвижная эмоциональная натура, начинаешь испытывать такие же чувства. Есть просто эмоциональные люди, но они не могут это ретранслировать в отличие от артистов. Поэтому я думаю, что если у актрисы нет детей, это совершенно не показатель того, что она не сыграет сложных отношений с сыном. Сыграет ли лучше? Думаю, что это зависит исключительно от артистки или режиссёра.

Твоя Аркадина не похожа на тебя?
Если бы Додин не вытряс из меня всё, что хотел, я могла бы легко сыграть Аркадину, похожей на меня: любящей матерью, у которой просто не хватало в молодости времени на сына, и теперь она пытается найти с ним общий язык, но у неё это не получается. А у нас абсолютно взрослые, конкурентные отношения Аркадиной и Треплева. Она не любит сына, и не может ему простить его позиции. Она с ним не согласна и не может проявить материнскую лояльность и сгладить какие-то углы. Нет, она идет напролом. И когда мы репетировали, то что-то доводили до абсурда, потом убирали, и мне было очень тяжело подключить свой мозг, чтобы понять, как своего ребёнка можно не любить. Хотя бы понять, что в какие-то моменты ты его не любишь и не жалеешь. И у меня просто ломался мозг, но ничего, методом проб и ошибок мы добились этого. И да, в этом есть безжалостность, эгоизм, а с другой стороны, это утверждает то, что она действительно актриса такого уровня и масштаба, что у неё есть свои принципы, свой взгляд на театр, на искусство, на мир и требовательность к себе. Она находится в жёстком соприкосновении с Треплевым, и даже в те минуты, когда пытается восполнить лакуны любви, которой не было, и хочет этого угловатого мальчика приголубить, прижать, облегчить страдания, которые он испытывает ежесекундно, как только он идёт к ней, всё рассыпается. Мы доходим в их отношениях до острого пике, и мне было очень интересно, потому что это новое для меня. Я поступлюсь многим: и собой, и временем, даже профессией во имя детей. А для нашей Аркадиной это немыслимо.

В процессе этих поисков никогда не было минут, чтобы ты становилась чуть более жёсткой, например, с теми же сыновьями?
Нет, никогда. Я внимательная мама, у меня столько житейских материнских забот с семи утра и до глубокого вечера: этого забрать, этого привезти, этому сделать прививку, заплатить репетитору, записать в кружок, что когда я выхожу со съёмочной площадки или из театра, то отключаюсь ровно в ту же секунду. Может быть, я могла что-то чувствовать сама с собой, но это никогда в жизни не отражалось на моих родных. Я просто помню, что мне очень тяжело давался выход из Карениной, было внутреннее эмоциональное истощение, как будто я рыба, выброшенная на берег. Но первое, что я сделала (тогда как раз сезон закончился) — с ребёнком (Гриши ещё не было) на море и посвятила ему всё свободное время, что для меня естественно. Это не тот случай, когда бы я сказала: «Мне нужно отдохнуть наедине с самой собой, пожалуйста, не трогайте меня, я должна вернуться к себе». Нет, моё возвращение к себе — это моё возвращение в семью.

А ты бы согласилась сыграть такую же леди Макбет Мценского уезда, но не вымышленную, а реальную? Кто-то из актёров говорит, что не хочет в это даже заходить, копаться, например, в жизнь Чикатило…
Ты знаешь, тёмные стороны человека мне изучать нестрашно, потому что важно говорить о природе жестокости. Чтобы излечивать, надо понимать, откуда оно берётся. Тот же Достоевский этим занимался. Мне не нравится, когда какие-то человеческие пороки возводятся в ранг добродетели. Или беду, например, домашнее насилие показывают как что-то само собой разумеющееся из серии «бьёт — значит, любит» или смеются, обесценивают. Вот это я считаю аморальным. Но мне, слава богу, ни разу такое и не попадалось. А вообще из-за этих прожитых почти двух лет у меня случилась переоценка ценностей. Я очень мало снимаюсь, за год был только этот «полный метр», о котором я говорила — художественный фильм «110». Театр для меня стал гораздо более осмысленным и нужным, делом жизни, потому что там я понимаю, зачем выхожу на сцену, про что мы говорим, до чего мы хотим достучаться, какие вопросы потом могут себе задавать люди. Это не просто вечернее времяпрепровождение для зрителя, а пища для размышления. Раньше у меня была беспросветная жадность в отношении профессии. Это всё прошло, и очень хочется иметь время на себя, на семью, на друзей.

Скажи, а мама не говорила тебе, что она чего-то недобрала в профессии, не полностью реализовалась, потому что положила многое на алтарь семьи?
Она это понимает, но никого не обвиняет. Это не была жертва. Она осознает, что могло бы сложиться иначе, если бы рядом с ней были люди, которые что-то подсказывали бы. Мне мама всегда советовала: «Это тебе надо» или «Это тебе не надо», давала профессиональные советы. А ей никто не сказал, что для того, чтобы сниматься, нужно ходить на пробы, разносить фотографии. Она занималась театром, и все съемки пролетели мимо неё.

Мама с недавних пор стала худруком театра им. Ленсовета, и я подумала, что это некая сатисфакция за те годы нереализованности, это же ступень вверх…
Я бы не называла это сатисфакцией. Просто она это делает замечательно и убедительно. У неё вообще призвание — руководить. Понятно, что глава семьи, самец, добытчик у нас папа, но дома всеми делами рулит мама.

Как к её назначению отнесся папа?
Прекрасно. Нет, я предполагаю, что он спросил: «Тебе нужна эта холера или нет?», а мама сказала: «Нужна». «Ну, раз нужна, значит, вперёд».

Мама, я думаю, очень рада, что у тебя получается то, что не получилось у неё?
Думаю, да, хотя мы об этом не говорили. Но я представляю себя на её месте. И понимаю, что если мои дети пойдут в каких-то сферах дальше меня, я буду безумно этому рада.

Твой папа раньше всегда говорил, что женщине главное быть хорошей женой и хорошим человеком, и потому ему не очень важно, что у тебя получится с профессией. Сейчас он изменил своё мнение? Наверное, он видит, что ты везде преуспеваешь…
Да, папа знает, какая я мама и как я отношусь к профессии. Он смотрит мои спектакли и фильмы, и я думаю, у него особых претензий ко мне ни в какой сфере нет. В прошлом году, когда я одновременно снималась в «Великой» и выпускала «Чайку», а это было очень тяжело, когда он видел меня, только и говорил: «Береги себя! Ничто не стоит нашего здоровья».

Кстати, какие остались впечатления от работы над ролью Екатерины? И сразу ли тебе захотелось сыграть такую героиню?
Когда мне только предложили прочитать сценарий, я сказала: «Ребята, вы серьёзно? Сколько уже картин снято про это». А потом, когда всё-таки читала сценарий, поняла, что к этому интересно притронуться, потому что Екатерина — невероятная личность. Мне захотелось побывать в роли императрицы, которая взвалила на свои плечи такой тяжелый труд и сыграть женщину и мать, нуждающуюся в любви и заботе. Я решила сходить на пробы, и главной причиной, по которой я согласилась сниматься, стал замечательный режиссер Сергей Гинзбург, человек с потрясающим чувством юмора, который невероятно подробно умеет работать с артистами, а это редкость, и с лёгкостью наполнить формальную проходную сцену важными акцентами и нюансами. У меня были замечательные партнёры: Антон Хабаров, Паша Ворожцов, Игорь Гордин, Леша Филимонов. У нас вообще собралась замечательная команда, всегда было весело, комфортно, но всё омрачала моя дикая усталость. В летний период было легко, а когда начался сезон, я по утрам снималась, а вечерами репетировала. Это было невыносимо, я себя чувствовала настолько плохо, что думала, не выдержу. Иногда даже сидеть не могла, просто падала от усталости. У нас были очень красивые костюмы, это тоже приятно, хотя я вышла из того возраста, когда надеть корсет — радость и блаженство. Честно говоря, уже хочется, наоборот, скорее всё это снять: и корсеты и парики высокие. А когда мне было лет двадцать, я даже просила, кажется, на «Адмирале» затянуть корсет потуже. Терпела, а сейчас говорю, что не надо так туго, я дышать хочу. Сейчас удобство в приоритете, чему я очень рада.

Много ли читала, кроме сценария? Как в театре готовилась? Наверное, глубоко копала?
Конечно, так происходит уже на уровне привычки. Прочитала разные биографии Екатерины, переписку с Потёмкиным, очень смешную и трогательную, её мемуары. Но как ни странно, не могу сказать, что тут всё это сильно помогло. Просто дало осознание глубины образа и сложности натуры. Она действительно была настолько многогранной женщиной, что это невозможно полностью вложить в сценарий. Мы взяли нужные нам черты и двигали их в первую очередь. Ей нужно было оставаться сильной, а внутри она всё равно хрупкая и уязвимая, и мы больше исследовали женщину внутри императорской брони.

Слушаю тебя и думаю, что твой папа должен понимать, что без работы ты не была бы такой хорошей в остальном…
Безусловно. Вообще для женщины очень важна реализация. Нам сейчас стали снова бить по голове и говорить, что чем раньше родить, тем лучше, и вообще, не профессией надо заниматься, а рожать много детей. Это немножко про политику, но совсем не про людей. И я сейчас понимаю, что каждая женщина должна быть реализована как женщина, а не только как мать. Она должна быть счастлива сама по себе. Каждый человек имеет право на своё счастье и возможность получать его от того, от чего он хочет.

текст:
Марина Зельцер
фото:
Михаил Тарасов