Совсем недавно Сергей Урсуляк получил главную кинопремию страны «Золотой орел» в номинации «Лучший режиссёр» за картину «Праведник». Фильм рассказывает о том, как офицер Красной Армии Николай Киселёв вывел с оккупированных белорусских земель за линию фронта свыше двухсот евреев, чудом избежавших неминуемой гибели в гетто и оказавшихся у партизан. Урсуляк — давно мэтр, правда, совсем не забронзовевший. Но к своему призванию он пришел лишь в тридцать три года, уйдя из театра и актёрской профессии. Говорит, что был бы очень несчастным человеком, если бы оставил всё как есть.

О режиссуре он задумался ещё в Щукинском училище, но, по его словам, необходимо было внутреннее накопление. В результате свой первый фильм «Русский регтайм» он снял в тридцать пять лет, уже окончив Высшие режиссёрские курсы. Сразу стало понятно, что появился талантливый кинорежиссёр со своим стилем. Ну а после «Ликвидации» его слава стала поистине всенародной. Сериал и сегодня, спустя шестнадцать лет, смотрит огромное количество зрителей. Жанры, сюжеты и времена в его картинах абсолютно разные, но главным в них всегда остаётся человек, его отношения с окружающими и с самим собой. И о чём бы ни говорилось в фильме, какой бы трагической ни была история, в ней непременно находится место юмору и иронии, без которых невозможно себе представить и самого Сергея Урсуляка, как и всю его съёмочную площадку. В конце прошлого года Урсуляк вернулся в театр, но уже в другом качестве — он впервые в жизни поставил спектакль. Для дебюта он выбрал пьесы Евгения Шварца, написав собственную интерпретацию под названием «Другая сказка», и определил жанр как «дуракаваляние со смыслом». Мы знакомы больше двадцати лет, поэтому в нашем интервью общаемся, как всегда, на «ты».

Сережа, недавно ты выпустил спектакль в театре имени Маяковского. Что делаешь сейчас? Промелькнула информация, что ты хочешь снять легкий музыкальный фильм об эпохе Горбачева…

Да, идут переговоры, пишется сценарий и буквально вот-вот он должен быть представлен. Что касается жанра, то никаких изменений нет, и я надеюсь, что это будет музыкальное кино о периоде Горбачевской оттепели.

В этом жанре у нас всегда было мало фильмов. Какие советские картины для тебя здесь играют роль маячков?

Такого у нас, наверное, ещё не было. Самое близкое и, что мне очень нравилось, — это «Романс о влюблённых» Андрея Кончаловского. Но я не говорю, что фильм, который собираюсь делать, будет похож на эту картину.

В каком возрасте ты увидел «Романс о влюблённых»?

Я был в десятом классе, то есть уже смотрел его глазами молодого человека.

Это был первый романтический фильм, который произвёл на тебя впечатление?

Были еще любимые фильмы. Но в этом жанре, с такой музыкой Градского и исполнением, с такими Кореневой и Киндиновым… конечно, ничего подобного до этого в моей жизни не было.

Какие ещё картины того времени или чуть позже вызывали у тебя такие же чувства?

По разным чувствам било разное. В своё время я обожал «Гусарскую балладу», но это совсем другое. Любил картину «Король-олень» с потрясающей музыкой Таривердиева. Немногим позже, в 1974 году, вышел прекрасный фильм Никиты Михалкова «Свой среди чужих, чужой среди своих» с музыкой Эдуарда Артемьева и тем же Градским. Картина производила на мальчишек и юношей сильнейшее впечатление. Был такой всплеск замечательного молодого кино, я много чего любил.

Евгений Киндинов тогда воспринимался как один из главных киногероев, в которого все влюблялись и которому подражали…

Конечно, Киндинов воспринимался так, а до него уже гремел Андрей Миронов. Позже, безусловно, героем стал Саша Абдулов. Вообще было много интересных молодых артистов, которые мне и всей стране очень нравились, и они были не просто типажами, а замечательными профессионалами.

Каков на твой взгляд возраст у сегодняшнего героя-мужчины?

Я думаю, по-настоящему захватить ­аудиторию актёру за сорок лет будет тяжело. Хотя Штирлицу — Вячеславу Тихонову — было больше, но он, безусловно, герой. Можно героем назвать и дедушку в исполнении Михаила Глузского в прекрасном фильме «Монолог», но этот герой рассчитан на иное восприятие.

Сейчас взрослеют позже и выглядят иначе. Цыганову уже сорок пять, Хабенскому и Безрукову по полтиннику, Вите Добронравову — сорок один…

Конечно, возрастные понятия сместились, и эти цифры несколько условны, и всё же, когда героям за пятьдесят — это уже немножко другая история. Хотя опять же всё зависит от материала и от того, как выглядит актёр.

С женщинами та же история или возможность стать героиней у них ещё больше зависит от того, насколько хорошо они сохранили внешнюю и внутреннюю молодость?

Совершенно верно, но важно, что это за героиня и что за фильм. У Катерины — Веры Алентовой в картине «Москва слезам не верит» в сорок лет жизнь только начиналась. Вот тебе и героиня не первой молодости, но при этом всё замечательно, да ещё в то время.

Соглашусь по сути, а по факту, наверное, нет, ведь там история начинается всё же с молодости Катерины. Об этом вся первая серия, где зритель уже полюбил героиню. Кстати, ты как-то рассказывал, что фильм «Москва слезам не верит» пошел пересматривать сразу после того, как закончился сеанс. Ты что-нибудь ещё пересматривал таким же образом или вскоре?

Именно так и было. Я посмотрел фильм и тут же купил билет на следующий сеанс. Почти сразу пересматривал «Романс о влюблённых», «Свой среди чужих…», «Пять вечеров», «Осенний марафон». Я уж не говорю, что «Гусарскую балладу» смотрел раз семьдесят, но это ещё в детстве было. Есть фильмы, которые пересматриваю много раз, те же «Семнадцать мгновений весны».

Мы совпадаем в предпочтениях. Как тебе кажется, чего нам больше всего сейчас не хватает, чтобы дотянуться до высших достижений советского кинематографа?

Крупных личностей. Отсутствия обязательной успешности. Успех — вещь хорошая и нужная, но нельзя всё бросать в эту топку. И нельзя стопроцентно выверять успех. Конечно же появляются замечательные картины, но в целом очень много расчёта и очень мало настоящего.

Удивительно, что этот расчёт зачастую касается не просто актуальных тем, а какого-то сиюминутного запроса, того, что сегодня модненько…

Именно так. Попадает какой-то артист в струю, и его начинают эксплуатировать в хвост и в гриву, нужен он или нет. Несчастный бросается на всё, не понимая, что сгорит в течение короткого времени. А потом вдруг бабах — и действительно исчезает. К нему теряется интерес, потому что ему не на чем расти, он играет одно и то же в десяти фильмах подряд.

Как-то мы с Олегом Павловичем Табаковым говорили о его учениках, и я сказала, что некоторых из них на тот момент было очень много и на экране и в прессе, причём, как в кино, так и в изданиях не лучшего пошиба. На что он ответил: «Наша сегодняшняя всеядность готовит нашу завтрашнюю ненужность»…

Олег Павлович знал это очень хорошо. При том, что сам много работал, он всегда понимал, где нужно, а где не нужно это делать.

Ты всегда говоришь, что талантами мы не оскудеваем, но личностей всё равно мало.

Личностей всегда мало, а талантливые артисты есть. Талантливый артист может стать личностью на крупных режиссёрах, на крупной задаче, на обязательном участии в хороших театральных постановках, то есть нужно не эксплуатировать себя, а развиваться. Высот достигали артисты, которые работали в театре и снимались не в двадцати фильмах в год, а в одной-двух картинах, потому что нужно время, чтобы собраться, подумать, найти новые краски, посмотреть на себя со стороны. А сейчас такой возможности у них практически нет, они впрягаются в эту тележку и бегут сломя голову за популярностью и деньгами.

Сейчас некоторые только что взлетевшие на волну популярности актеры активно и с чувством собственного достоинства публично обсуждают своих коллег и прежних звезд. Ну, вот не нравится одному Смоктуновский и Абдулов, ну не считает он их большими артистами. Но дело не в его мнении, я просто не за такую честность…

Это нарушение элементарной профессиональной этики. Пускаться в обсуждение коллег — дурной тон. Говорить можно либо хорошо, либо ничего, или коллеги должны тебя попросить выразить свое отношение к тому, что они делают. И тогда ты можешь сказать то, что думаешь, причем, подбирая слова. Когда человек себе такое позволяет, это идет не от большого ума, во‑первых, а, во‑вторых, от чрезмерно серьезного отношения к себе. И, кстати, мнение зрителей о них после такого ухудшается, это нормальная реакция.

Ты впервые поставил спектакль. Не так много примеров, когда кинорежиссер приходит в театр, чаще бывает наоборот…

В принципе да, однако в театре работали многие кинорежиссеры. Сергей Соловьев — в Малом, Марлен Хуциев — в «Современнике», Андрей Тарковский ставил «Гамлета» в «Ленкоме», а потом и Глеб Панфилов и не только «Гамлета». Андрей Сергеевич Кончаловский много спектаклей ставит в театре имени Моссовета. Я не собираюсь длить это удовольствие, как уже сказал, я возвращаюсь в кино, но понимаю, что путь в театр мне не заказан. Просто сильно баловаться этим не предполагаю, все-таки, как ни крути, театральный режиссер — другая профессия.

Ты пошел ставить в театр Маяковского, потому что тебя просил об этом худрук Егор Перегудов, по совместительству муж Даши (дочь, актриса Дарья Урсуляк)?

Конечно, если бы это был не Егор, я вряд ли отважился бы. Он меня уговорил просто количеством встреч, и это сыграло свою роль.

Ты давний друг семьи Александра Анатольевича Ширвиндта. Когда он руководил Театром Сатиры, не предлагал тебе что-нибудь поставить там?

Он часто делал мне подобные предложения. И вообще мне ежегодно два-три театра предлагали постановки. Были серьёзные разговоры и с Галиной Борисовной Волчек.

А почему ты не пошел к ней?

Потому что я для себя решил, что делать этого не буду, о чём честно всем и говорил. И все от меня отставали. А Егор не отстал, он упорный. Ширвиндт на меня не давил, хотя было несколько заходов. Но когда я ему говорил: «Нет, Александр Анатольевич, не буду», — он вяло отходил в сторону.

И какие чувства у тебя вызвал этот новый опыт? Ты получил кайф от процесса и удовлетворение от результата?

Кайфа ни от процесса, ни от результата я не получаю, кайф я получаю, только когда приходит зарплата, а всё остальное я не очень люблю (смеётся). Что касается результата, я не претендовал на то, чтобы сказать новое слово в театральной режиссуре. Но по крайней мере меня не выгнали с позором, и это уже хорошо. Артисты не отказались со мной работать — уже прекрасно. Зритель ходит, билеты купить невозможно, и это тоже отлично.

Спектакль получился азартным, весёлым, ярким и при этом никуда не исчез глубокий смысл, заложенный Шварцем. Прекрасно, на мой взгляд, что ты обошёлся без экранов, переодеваний персонажей в бойцов ОМОНа и тому подобного. Я не против новаторства, просто сегодня этого очень много…

Может быть, если бы я был помоложе и посмелее, тоже  чем-то таким увлёкся, но я режиссёр старой закалки, поэтому делаю про то, что понимаю. Мне всё это в голову не приходило, я ставил максимально актёрский спектакль, а что получилось — то получилось.

Сейчас, с одной стороны, происходит активный возврат к советской драматургии, а с другой стороны, некоторые критики её просто опускают, даже классиков того времени…

В советской драматургии есть много очень хорошего, есть даже шедевры, и я искал в ней то, что мне было бы интересно. Кстати, я вообще не помню, когда в последний раз слышал, что говорят по поводу того, что я делаю. Есть человек десять на белом свете, чьё мнение мне интересно, а остальное — это фон, белый шум.

Я помню, как после показа «Жизни и судьбы», а тогда развернулась активная полемика, тебе позвонил Спиваков, с которым ты был не знаком. И ты сказал мне, что этот звонок перевесил сотни плохих отзывов, потому что Спиваков и есть само искусство. Но всё же я знаю, что тебя и тогда многое задевало.

Тогда обижало то, что какие-то люди, которые меня знают, сами определяют мои мотивы и рассказывают, почему я сделал так или иначе, объясняя это совсем не тем, что было на самом деле. А потом я этих людей забыл, вычеркнул из жизни.

Неужели ты можешь решительно расстаться с людьми, которые не верили в твою искренность?

Да. А как по-другому? Я вообще зарёкся общаться с теми, кому я должен что-то объяснять или заставлять меня любить. Мне уже поздно этим заниматься. Если я кого-то в течение жизни не убедил в чём-то, то уже такого шанса не имею, они уже никогда меня не полюбят, не поверят, ну и Бог с ними.

Недавно ты впервые получил премию «Золотой орёл» как лучший режиссёр. До этого тебе её не раз давали за лучший фильм. Что ты почувствовал сейчас, есть разница?

Замечательно, когда тебе дают и за картину, тогда это премия и мне, и продюсеру, но и в индивидуальном зачёте получить прекрасно. Я очень переживал, скажу честно, за фильм Бори Хлебникова «Снегирь», мне действительно хотелось, чтобы он стал лучшим, потому что, я считаю, это справедливо. В любом случае приятно получить приз. Нужно радоваться тому, что тебе дали, и относиться с юмором и иронией, когда не дали.

Ты очень любишь советское кино 70-х — начала 80-х годов. Но когда выходили те фильмы, ты был их современником, и зачастую наши великие режиссёры делали картины о настоящем. Нет ли противоречия в том, что ты сам не снимаешь о сегодняшнем дне?

Я делаю то, что хочу. Мне нравится делать про другое время и не нравится делать про сегодня.

Разрыв во времени был и в твоих первых фильмах — в «Сочинении ко Дню Победы» и в «Русском регтайме», но он был поменьше.

Да, в «Русском регтайме» был разрыв в пятнадцать лет, а «Сочинение ко Дню Победы» был практически современным фильмом, но рассказывал из будущего о прошлом, поэтому я мог не впрямую отражать время. А просто выйти на улицу и начать снимать про Петю и Васю мне неинтересно.

Но, снимая о прошлом, ты всё равно рассказываешь будто бы о нас…

Это правда. Снимая о том, что было, я ищу ответы на сегодняшние вопросы.

Ты говоришь, что для того, чтобы найти молодых артистов, надо самому ходить по учебным заведениям. Например, для «Праведника» ты нашел там Машу Золотухину. Но, по-моему, из режиссёров так делаешь только ты.

Я там нашел не только Машу, но и Марка Эйдельштейна и Юлю Витрук. Я хожу туда, потому что мне важно, с кем работать.

Такой активный поиск касается только молодых?

Нет, естественно, я обращаю внимание на всех, но всё-таки работающего в театре артиста заметить проще, чем студента. На показы в училища мало кто ходит. И Витрук я увидел на закрытом показе, и Марка тоже, а Машу Золотухину — в учебном спектакле. Но я смотрю и других артистов, ведь откуда-то они же появляются. Правда, у меня очень хороший кастинг-директор, она приводит часть артистов, о которых я и догадаться не мог, но процентов тридцать или сорок я нахожу сам.

Я знаю режиссёров, которые вообще не принимают участия в отборе актёров. Например, в сериал «Слово пацана» практически всех привела кастинг-директор, как она говорит.

Охотно верю. «Слово пацана» — очень специфическая картина. Когда я снимал «Ненастье», я тоже лишь немногих нашёл сам, потому что это такой типаж, который я не знаю где искать. Но Горбатова я нашёл сам, опять же в училище, он у меня снимался раньше в «Тихом Доне», а чтобы найти Яценко, много ума не нужно, практически все остальные были найдены кастинг-директором.

Кастинг-директора говорят, что сегодня от них всё зависит, то есть актёрские судьбы частенько в их руках.

Бывает по-разному, но сейчас в восьмидесяти процентах случаев и от режиссёра ничего зависит. Но если бы я понимал, что буду снимать артистов, которых мне дадут, я бы и не искал их сам, потому что какой в этом был бы смысл. А поскольку у меня немножко другая ситуация, слава Богу, я хожу и ищу.

Ты по-прежнему принимаешь активное участие в монтаже картин? Просто сейчас некоторые режиссёры вообще не касаются этого, что мне кажется странным.

О том, что не все режиссёры сегодня монтируют, я знаю прекрасно. Сейчас много странного. Я сажусь с режиссёром монтажа, отбираю дубли, а дальше мы раскладываем сцену. Некоторые сцены у меня монтирует в первую очередь режиссёр монтажа. Например, я не люблю монтировать боевые и экшн-сцены, он этим занимается, а потом показывает мне. Мы что-то оговариваем и делаем какие-то поправки. А психологические сцены, которые для меня очень важны и я снимал их определённым образом, конечно, монтируем вместе.

Свои физические, нервные, психологические затраты ты не брал в расчёт, собираясь снимать на такую тему?

Нет, мне просто хотелось это сделать. И какие затраты? То есть они, конечно, есть, но не нужно ничего преувеличивать. Да, бывает тяжело, но шахтёрам тяжелее. Это радостное дело — снимать кино. Как бы сложно ни было, то, чем мы занимаемся, — вещь весёлая.

Лика (жена, актриса Лика Нифонтова) периодически снимается у тебя, но в последних картинах ее не было. Тебе легче или труднее, когда она рядом?

Я бы вообще не преувеличивал значение Лики на площадке. Там я не отношусь к ней как к жене. «Нифонтова приехала?» «Приехала». «Где она?» «На гриме». «На гриме — прекрасно». Никто не делает из появления Нифонтовой событие: «Боже мой, наша жена пришла». Я вспоминаю о том, что она жена, только когда у неё не получается, потому что хорошо бы, чтобы уж у неё-то получалось сразу. Вот это единственный минус работы с ней. Но вообще она очень профессиональный человек. И не закривлённый, что тоже важно для работы. Она доброжелательна со всеми. Плюс в том, что даже в экспедиции я приезжаю с работы домой, и я не один. Так что когда Лика рядом, мне,конечно же лучше, удобнее, проще.

Ты преподаёшь, доводишь курс Владимира Меньшова во ВГИКе. Втянулся в процесс?

Сейчас они ушли на диплом, но два с половиной года я с ними работал и не втянулся. Мне предложили набрать курс, я отказался. Во-первых, потому что буду занят, а во‑вторых, потому что не уверен, что к этому готов. Я вообще не очень понимаю, чему можно учиться пять лет, считаю, что Высшие режиссёрские курсы с двухгодичным обучением — лучшая форма. Архитектор Данелия — великий режиссёр, и он тоже оканчивал эти курсы. Другое дело, что во ВГИКе огромное количество малолетних, необразованных студентов, но всё равно два года можно учить теории, а дальше заниматься практикой. Режиссура — вещь практическая. И в этом смысле я не знаю, насколько я им полезен. Если я научил их хотя бы не бояться и понимать, что всё в твоих руках и что если упорно трудиться, можно чего-то добиться, то, в общем, моя функция на этом и закончилась. Думаю, что если и получится что-то из кого-то, то из трёх или пяти человек.

Тебе самому это что-то дало? Может быть, ты лучше узнал молодёжь, по крайней мере творческую?

Дало знание того, чем они живут и чем дышат, во всяком случае те молодые люди, с которыми я общался. Трое дышат похожим воздухом, пятнадцать вообще ничем не дышат, ещё десять учатся дышать разным. Могу сказать, что вижу некую прерванность беспрерывной линии. Они слишком увлечены внешним, не родным, что называется. Они хуже знают отечественное кино, а мне кажется, без этого снимать в России просто неправильно, преемственность должна существовать. А они в массе своей готовы быть наследниками корейского, американского кино, но не советского.

Ты пытался это исправить?

Безусловно. Я показывал им хорошее советское кино, которое они не знали совсем, знали только то, что входит в обязательную программу. У них в этом смысле большой пробел. Надеюсь, что в ком-то я пробудил интерес, но опять же все не могут быть такими, как я.

Ты можешь назвать два-три фильма, которые на них произвели сильное впечатление, из того, что ты им показывал?

Да, им очень понравилась «Раба любви» Никиты Михалкова, я её сам люблю. Честно говоря, уже не помню, что ещё им показывал, но мы много об этом говорили, и я знаю, что в кого-то это запало.

А всё-таки профессиональное образование необходимо и режиссёру, и актёру?

Я считаю, что в режиссуру нельзя приходить со школьной скамьи. До поступления тебе надо бы ещё какие-то университеты пройти, а сейчас процентов девяносто приходят прямо после школы. Раньше так не принято было. Хотя Соловьёв и Рязанов поступили совсем юными. А актёрам иметь опыт совершенно не обязательно, он может быть, а может и не быть. И образование актёру, конечно, нужно. Я считаю, что надо запретить все институты и актёрские курсы, кроме пяти-шести вузов. Это плохая идея, когда везде открывают актёрские отделения. За последнее время возникло несколько прекрасных заведений, например Школа Райкина, и, наверное, есть ещё какие-то, которых я просто не знаю, но основное образование должны давать те, что были и раньше: ГИТИС, Школа-студия МХАТ, Щукинское училище, Щепкинское и ВГИК. Опять же нет правил без исключений. У Ии Саввиной не было актёрского образования, есть и ещё самоучки, которые доросли до какого-то уровня, но это ничего не меняет.

Связаны ли с уровнем кино и театра уровень образования, система ЕГЭ, то, что зачастую абитуриенты приходят необразованными?

Тут преувеличивать не нужно, в наше время тоже особенно образованных абитуриентов театральных вузов не было, но мне кажется, делать из школьной программы «Угадай мелодию» неправильно. И опять же время диктует своё, сопротивляться этому не нужно, но нужно на своём участке пытаться соответствовать своим критериям, а бороться за всеобщую грамотность — пустое. Пускай этим занимается кто-то другой, у меня такого задора нет.

Когда ты слышишь, что у нас всё плохо с кино, и не только сейчас, но и прежде, а вот Голливуд — ориентир, что чувствуешь и говоришь в ответ?

Всегда было увлечение западным кино, и подпитка тоже всегда оттуда шла, и в этом ничего плохого нет. Но самое главное в советском кино, в лучших его образцах было то, что оно рассказывало про людей, которые живут в нашей стране. А у них есть увлечение сюжетом, формой, какими-то попутными вещами, которые не являются главным, которые являются способом, но не сутью.

Это заметно даже по тому, что почти все наши молодые актёры хотят сыграть в экшне, в ужастиках, в триллерах, причём не психологических. Даже Лиза Боярская, у которой, конечно, за плечами уже столько всего серьёзного сыграно, сказала мне, что сегодня у неё роль-мечта — это девушка с мозгом существа из какого-то фильма.

У Лизы в любом случае есть основа, учёба, багаж, роли в серьёзном театре, и она может себе позволить сыграть существо с мозгом бабочки. А когда у тебя мозг бабочки и ты хочешь сыграть такое, вот это ужасно.

Не сталкивался ли ты с тем, что артисты, причём не самые плохие, ходят разбирать роли к психологам? Им не хватает разбора с режиссёром, того, что написано в сценарии, а психолог рассказывает о том, почему герой поступает вот так и так, и что с ним было в детстве, если это не прописано. Это стало модным.

Я знаю, что это стало модой, многие артисты берут себе коучей, то есть тренеров, с которыми они делают роли. Опять же, если тебе это помогает, придаёт уверенность, пожалуйста, ходи. К сожалению, появилось целое поколение режиссёров, которым нечего сказать артистам. В результате артисты готовы наполняться чем угодно, идти к другим людям, лишь бы не слушать ту чушь, которую порет режиссёр. Это тоже нужно понимать и учитывать.

Сейчас появилось понятие «шоураннер». Мне не очень понятно, кто это и для чего он нужен. Мне объясняют, что это человек, который лучше всех знает всё о проекте, о героях, но это странно, ведь и режиссёр, и сценарист всё это знают.

У меня на площадке названия у всех старые: ассистент по актёрам, второй режиссёр и так далее. Недавно я был на фестивале, где давали приз лучшему шоураннеру, но я тоже не понимаю, кто это, у меня его нет, и надеюсь, не будет.

Твоя старшая внучка Аня учится на режиссёра монтажа?

Уже закончила, там два года учатся. Она рано окончила школу и поступила на эту специальность.

И уже занимается этим?

Она пока всем занимается, работает на разных съёмочных площадках в разных должностях. Она хочет пройти путь кинопроизводства с самого низа и понять его с разных сторон. Первое, к кому она пришла, был, конечно, я, и она работала ассистентом ассистента на «Праведнике». Два месяца помогала всем, разносила всё, что нужно было, и была не моей внучкой, а работником группы. А когда я закончил съёмки, пошла ещё куда-то и сейчас находится в свободном плавании.

Немного странно для юной девушки пойти учиться на режиссёра монтажа. А какая глобальная цель у неё, кем хочет стать?

У неё есть цель, о которой она пока боится говорить. Она окончила школу с золотой медалью, перед ней были открыты практически все двери, но она выбрала самый сложный и неблагодарный путь. И это правильно, считаю я, идти своим путём. Что у нее получится, я не знаю, но поскольку она — человек хороший и порядочный, надеюсь, что ничего плохого из неё не выйдет.

Если бы она хотела стать актрисой, думаю, поступала бы на актёрский факультет. Наверное, это вё-таки дорожка в режиссуру.

Может быть, я не знаю, и я не сторонник подталкивания. Конечно, я интересуюсь: «Что у тебя дальше по плану? Как ты собираешься действовать?», — а она отвечает уклончиво, и я понимаю, что когда ей нужно будет сказать: «Я хочу быть тем-то и тем-то», она мне скажет, и маме или папе.

Ты не хотел, чтобы Даша пошла в актрисы, хоть и не мешал ей. А выбор внучки тебе нравится, или ты внутренне не противился ему, потому что это не был актёрский факультет?

Этот вопрос внучка должна решить со своими родителями. Моё дело — помочь, если будет чем помочь. А вмешиваться и как-то двигать её я не могу и не буду, как, кстати, я не делал этого и для дочерей, а здесь тем более. Мне жалко золотой медали, с которой она окончила школу и которая даёт возможность поступать в институт без экзаменов. Ещё год, и она потеряет эту квоту, но это её жизнь.

Когда мы с тобой познакомились, Даше было двенадцать лет, а сейчас старшей внучке восемнадцать. Как ты воспринимаешь то, что она уже такая большая, да и вторая не маленькая, и что вообще у тебя уже три внучки и один внук?

Да, банально, но время летит. На самом деле я их воспринимаю совершенно отдельными личностями. Я и детей своих не воспринимаю как девочек, это какие-то взрослые женщины, выдающие себя за моих детей. Конечно, они абсолютно самостоятельно существуют, я им ни помочь не могу, ни убедить в чём-то в случае надобности, но они в этом не очень и нуждаются, честно говоря.

Да ладно…

Да, да, да. Они ни во что не посвящают меня, я узнаю обо всём из прессы, это правда.

Ты так же, как и раньше, эмоционально реагируешь на то, что тебе нравится и не нравится в работах жены и дочек?

Да, ничего не изменилось. Когда мне нравится, я очень радуюсь и очень громко огорчаюсь, когда не нравится. Громче, чем нужно, сказал бы. Порой неадекватно. Я не умею подбирать слова. Это мой большой минус. И бываю довольно безжалостен в своих оценках, особенно по отношению к Лике, и часто не прав, потому что очень хочу, чтобы у неё всё было хорошо. Она не пытается спорить, но я понимаю, что для неё это ужасный удар, потому что ей слышать от меня такое гораздо больнее, чем от кого бы то ни было. Потом я переживаю, пытаюсь объяснить, что имел в виду. Признаюсь, что я не люблю себя в этом проявлении.

Видел ли ты работы дочек за последние несколько лет и досматривал ли что-то до конца?

Говорят, у Даши вышла хорошая картина «Аквариум», но я ещё не видел. Всё остальное смотрел, сейчас смотрю «ГДР». Но оценивать я ничего не буду, тем более публично. Скажу лишь, что они очень профессиональные, а главное, что они очень ответственно и честно работают. От актёра мало что зависит. Где-то получается лучше, где-то хуже, но они никогда не относятся к этому только как к заработку. А всё остальное — это их жизнь. Всё, что они делают, очень достойно.

Видел ли ты сериал «Нереалити» с Ликой, где у неё, я считаю, просто грандиозная работа?

Да, сериал понравился, потому что, мне кажется, Пармас — замечательный режиссёр, и работа Лики очень понравилась, потому что она работает ярко и по существу.

Ты как-то сказал, что все они тоже критики будь здоров, причём, особенно критикуют в процессе работы. Знаю, что Лика часто смотрит отснятое, даже в экспедициях. А дочкам ты тоже показываешь материал? И кто из них самый большой критик?

Я по вечерам обычно отсматриваю материал, то, что сделал за день. И, естественно, смотрю не под одеялом. Но так как дочки давно живут отдельно, сейчас мой главный враг — это Лика. А какую-то серию я могу показать Даше и Саше, и они говорят, что думают. Опять же это не значит, что я бегу это выполнять, но поскольку они очень заинтересованы во мне и в том, чтобы получилось кино, иногда они говорят вещи, которые я учитываю. Но чаще всего мне нужны их советы на стадии поиска артистов, потому что и одна, и другая, и Лика часто советуют очень хороших артистов, которых они видели, снимались вместе или учились в институте. Они говорят: «Обрати внимание». Так возник тот же Женя Ткачук на «Тихом Доне». Обе дочки советовали, я пошел смотреть на него и очень увлёкся им. Целая группа артистов получила очень хорошие роли, потому что Лика, Саша и Даша о них мне сказали.

Девочки правильно воспитывались и на хорошей музыке, и на хорошем кино. Когда мы с Дашей цитируем одни и те же фразы из фильма «Доживём до понедельника», например, у меня прямо бальзам разливается в душе.

Да, девочки в этом смысле очень хорошо подкованы, мы говорим с ними на одном языке и любим одно и то же. Другой разговор, что у них гораздо шире кругозор, и они видели гораздо больше, и они смотрят на вещи гораздо шире, но я тоже по мере сил стараюсь что-то смотреть из того, что они советуют, и быть в курсе нового.

Ты был счастлив, когда Даша не пошла в сторону театра и кино. А потом случились события не по плану. Но сейчас она доказала, что всё сделала верно.

Однажды, когда она ещё училась на филфаке, она сказала, что хочет попробовать сдать экзамены в какой-нибудь театральный вуз. Я спросил: «А зачем тебе пробовать?! — «Я хочу убедиться в том, что могла бы это делать». На что я сказал: «Ты играешь сама с собой. Что значит: убедиться? Ну, убедишься, допустим. Что дальше?» «Ничего, — ответила она, — я продолжу обучение в РГГУ». Я ей возразил: «Ты обманываешь себя. Если ты вдруг поступишь, то уйдёшь оттуда». Ну что я скажу: «Не пробуй»? Она пошла. И ее везде практически брали. Естественно, все обещания, что она в любом случае окончит институт, были забыты, а ей оставалось по сути лишь диплом написать. Видимо, то было не её, хотя и всё получалось. Но она была «потухшей», а потом стала по-другому жить, выглядеть, даже одеваться. Ну и теперь уже понятно, что всё было правильно, так и должно было быть.

Телеканал «Мосфильм» проводит опрос по советскому кино. Кинокритиков просят назвать три любимых фильма, три фильма, достойных мирового признания, и три фильма для семейного просмотра. Какие бы ты назвал?

Про мировое признание я не знаю, потому что то, что признано миром, уже признано. Это «Война и мир» Бондарчука, «Броненосец Потемкин» Эйзенштейна и «Андрей Рублёв» Тарковского. А любимые фильмы: «Пять вечеров», безусловно, «Бриллиантовая рука», «Романс о влюблённых». Я не могу назвать три, минимум пять. Это и «Берегись автомобиля», и «Москва слезам не верит», и «Осенний марафон». Даже пять очень сложно выбрать.

Насколько от бюджета зависит качество кино? Мы знаем, как была снята картина «Пять вечеров», но многие сегодня упорно твердят, что при маленьких деньгах никакое хорошее кино сделать нельзя.

Бюджет картины должен соответствовать замыслу, вот и вся нехитрая история. Плюс ко всему ещё должна быть энергия, которая позволяла тому же Михалкову, раз мы уж говорим о нём, за деньги, которые выдали на курсовую работу, снять среднеметражное кино «Спокойный день в конце войны». Денег давали всем одинаково, но только он умудрился сделать почти полнометражный фильм. И он смог внутри бюджета картины «Несколько дней из жизни Обломова» в промежутке снять абсолютно гениальный фильм «Пять вечеров». Но если говорить в принципиальном плане, то не проект нужно втискивать в выданные деньги, а денег нужно выдавать ровно столько, сколько нужно на данный проект. Конечно, невозможно втиснуть «Войну и мир» в деньги, которые предназначены для фильма «Пять вечеров». Поэтому и браться не нужно за это, если денег хватает только на «Неоконченную пьесу…».

Говоря об образовании, мы упустили систему платного актёрского обучения. Как ты относишься к этому?

Я не могу этого понять. Второе творческое образование теперь бесплатное. А что касается просто платного обучения, то всё идет от нехватки денег. Педагоги в театральных вузах получают копейки, поэтому они вынуждены таким образом это компенсировать. А раньше как-то получалось по-другому, всегда можно было у профессора Щукинского училища одолжить три рубля, и он не настаивал на том, чтобы ему их вернули. А сейчас попробуй, одолжи, профессору самому есть нечего.

Скажут, что Урсуляк идеализирует советское время, в частности говоря о том, что тогда были достаточно равные возможности у всех. Например, отдыхали одинаково и профессора и рабочие, и это хорошо.

Было очень много плохого и очень много хорошего. Если бы мы взяли оттуда всё хорошее и перенесли в сегодняшний день, наша жизнь была бы хорошая. Это не вопрос уравниловки, не вопрос вранья. Вранья меньше не стало, а равенство и братство куда-то ушли. Мы студентами с моим другом Мишей Ширвиндтом и ещё несколькими однокурсниками и однокурсницами гуляли по вечерней Москве. Расходиться не хотелось, а вот жрать хотелось. И кто-то сказал: «Ребят, а что если мы сейчас испечём картошку?» — «А как мы испечём картошку?» — «А вот перед нами огромный жилой дом, неужели никто нам не даст картошки?!» И мы в половине двенадцатого ночи заходим в подъезд и звоним в первую же квартиру. Открывается дверь, здороваемся и говорим: «Мы студенты Щукинского училища, мы гуляем и очень хочется есть. У вас не найдётся пяти картофелин?» И нам дают эти пять картофелин. Потом краюху хлеба дали в другой квартире. Мы спускаемся вниз, разводим маленький костерок, на нём печём картошку и прекрасно существуем. Попробуй сделать то же самое сегодня.

Да что ты! И дверь подъезда закрыта, и квартиру никто не откроет, и костёр точно развести не дадут!

Изменилось всё. У нас не было большего счастья летним днём, чем выскочить во двор, и чтобы дворник окатил нас всех водой. Представь себе, что сейчас моя внучка выйдет во двор, и дворник окатит ее водой. Вот и вся разница.

текст:
Марина Зельцер
фото:
Владимир Мышкин