BABYER magazine

Может ли искусство быть скучным? Конечно, нет. Если знакомит вас с ним профессионал, мастер своего дела, искренне увлекающийся и живущий тем, о чём рассказывает. Мне повезло познакомиться с таким человеком. Василий Успенский — искусствовед, хранитель коллекции гравюр Государственного Эрмитажа, исследователь культуры и традиций прошлых веков, автор нескольких книг и ряда публикаций, куратор выставок… А помимо всего этого — просто замечательный рассказчик и остроумный собеседник.

Василий, расскажите, почему вы стали искусствоведом?

Мои родители — эрмитажники. Папа был хранителем японского искусства, мама — русского фарфора. Я вырос в музее, посещал эрмитажные детские кружки — художественный и искусствоведческий, делал домашнее задание в родительских кабинетах, один раз даже спал на музейных креслах… До какого-то времени на вопрос «Кем ты хочешь стать?» я отвечал: «Искусствоведом» — просто потому, что не представлял других профессий. Это могло бы закончиться печально, но потом желание стало сознательным.

В таком случае мой следующий вопрос о том, как вы оказались в Эрмитаже, отменяется…

Учитывая мою биографию, о другом я и не думал. Но вообще-то, Эрмитаж — мечта для любого искусствоведа. Богатейшая коллекция, уникальные специалисты. Работать я начал ещё в институте — вне штата, по временным договорам. А после окончания учёбы меня взяли в штат отделения гравюр, где работаю и сейчас. Честно говоря, я очень этому рад — пожалуй, это лучший эрмитажный коллектив.

Что оказало на вас влияние, что явилось определяющим при формировании вашего интереса к искусству?

Когда мне было лет 14, мы с мамой поехали в Париж. Конечно, ходили по музеям, что для меня было вполне привычно. И вдруг я увидел произведения Ван Гога и импрессионистов — они произвели на меня сильнейшее впечатление. Эта первая любовь потом прошла — теперь я отношусь к этому периоду довольно спокойно, но тогда искусство XIX — начала XX века действительно захватило меня. С тех пор я вполне осознанно стал интересоваться искусством. Вскоре перешёл на модерн и мирискусников. Помню, у меня в комнате стояли подшивки журнала «Мир искусства», принесённые мамой из эрмитажной библиотеки. Я с большим увлечением их читал, хотя и не всё понимал, любовался графикой. Даже в школьной тетради по литературе (той, что не предназначалась для сдачи учителю) декорировал каждую страницу в стиле, соответствующем изучаемому периоду.

Почему вы увлеклись именно гравюрой, а не живописью или, скажем, скульптурой?

Ну живопись, скульптура, а также, например, архитектура меня тоже очень увлекают. Я вообще в этом смысле широк — хорошо бы сузить. (Улыбается.) Интерес к печатной графике начался с «Мира искусства», потом была японская гравюра и, наконец, Пиранези, который стал темой моего диплома, а затем и первой выставки в Эрмитаже. Гравюра менее популярна, чем живопись, и несколько более специфична, её красота раскрывается не сразу, но когда раскрывается, очень затягивает. К тому же для исследователя гравюра — интереснейшая область. Печатная графика шире, разнообразнее, радикальнее и влиятельнее живописи. До изобретения фотографии гравюра была единственным способом широкого распространения визуальной информации — по сути, единственным визуальным медиа. По ней познавали мир, и потому она говорила обо всём в мире. Изучение гравюры очень расширяет эрудицию. Если исследователь живописи может специализироваться на одной стране и эпохе, например изучать только Францию XVIII века, то специалист по гравюре, особенно музейщик, как правило, так или иначе должен работать со всем европейским искусством Нового времени. Опыт работы с гравюрой даёт ключи к пониманию живописи и других искусств.

Вы ведь ещё и автор нескольких книг. Расскажите о них. Сколько их всего?

Самому интересно, раньше не считал. Большинство из них — каталоги выставок, которые я всегда стараюсь делать как полноценные самостоятельные издания. Два каталога рассказывают об архитектуре и архитектурной графике: «Дворцы, руины и темницы. Дж.Б. Пиранези и итальянские архитектурные фантазии XVIII века» и «Палладио в России. От барокко до модернизма» (оба — в соавторстве с Аркадием Ипполитовым). Ещё один, последний на данный момент — «Monument du costume. Картины жизни конца XVIII столетия» — о стиле Людовика XVI, быте и нравах галантного века. Три книги посвящены английской карикатуре XVIII — начала XIX века: каталог «Анатомия смеха» рассматривает явление в целом, а написанный в соавторстве с Андреем Россомахиным и Денисом Хрусталёвым двухтомник «Имперский шаг Екатерины» и «Медведи, казаки и русский мороз» посвящён интереснейшей теме изображения России и русских британскими карикатуристами той эпохи. Ещё была маленькая книжка про «Материнство» Петрова-Водкина, с которой всё начиналось, и экспериментальный «Хлебниковзаяц» в соавторстве с Андреем Россомахиным. Получается, восемь. Скоро выйдет девятая — каталог большой выставки «Линия Рафаэля. 1520–2020», которая должна открыться в Эрмитаже в декабре этого года и посвящена влиянию Рафаэля на европейское искусство за пять веков, прошедших с его смерти.

Вы выбрали именно сатирическую гравюру. Почему?

 Это такой Instagram XVIII века. Всё, что интересовало англичан (а я занимаюсь в основном английской карикатурой, самой передовой и яркой) — новый фасон платьев или новые налоги, светская сплетня или война с неприятелем, — мгновенно находило отражение в карикатуре. Изучать историю моды, политики или национальных стереотипов лучше всего по карикатурам, кстати, думаю, и школьникам тоже. Одна из наших книг — «Медведи, казаки и русский мороз» — посвящена карикатурам эпохи наполеоновских войн и, на мой взгляд, может быть нетривиальным дополнением к школьному учебнику истории. Кроме того, английские карикатуры остроумны, изобретательны, эффектны и очень часто гомерически смешны.

Как происходит процесс написания книги? Это результат долгих исследований или идеи приходят к вам быстро?

Идеи приходят каждый день, а вот их реализация — довольно долгий процесс. В среднем он занимает девять месяцев — это, знаете, как ребенка выносить. (Улыбается.) Можно быстрее, но тогда есть риск, что книга будет с изъянами. Ну и, конечно, важен опыт — каждая последующая книга даётся легче предыдущей.

Насколько я знаю, ваша жена тоже искусствовед. Она помогает вам в профессиональных начинаниях?

Да, мы с Ирой Кулименевой познакомились в институте имени Репина (Академия художеств), учились на одном курсе. Она тоже работает в Эрмитаже, в Научной библиотеке, и тоже занимается гравюрой, в основном — её влиянием на прикладные искусства: лиможские эмали, русский фарфор. Конечно, мы стараемся всегда помогать друг другу и, по сути, одна команда, хотя у каждого свои интересы. Она так или иначе участвовала в каждой моей книге и в каждой упомянута если не в качестве автора или переводчика, то в благодарностях. А в последней книге к тому же упомянута и дочка Тоня — несмотря на то, что ей всего лишь три года, она очень помогала — как муза.

Кстати, как вы воспитываете ребёнка? С раннего детства приобщаете к искусству?

Специальной программы «приобщения к искусству» нет. Мы ходим на интересные нам выставки и берём дочку с собой — ей нравится. Недавно сама придумала игру «Кто я в музее?». Принимает позу какого-то персонажа — надо отгадать. Один раз показал ей балет на YouTube — теперь она сама всё время просит и танцует с балеринами. Надо понимать, что искусство — это не некая часть этикета, это живая стихия, средство познания мира. Встреча с искусством не должна быть для ребёнка обязательным ритуалом, скорее формой познавательной игры, увлекательным событием, связанным и с другими интересами ребёнка.

А вы бы хотели, чтобы дочка пошла по вашим стопам?

Я — да, жена — не очень. Но решать она, конечно, будет сама. Пока говорит, что будет артисткой.

Как вы считаете, нужно ли включать в обязательную общеобразовательную программу в школах предметы, так или иначе посвящённые искусству?

С одной стороны, хочется — недостаток образования в этой сфере в нашем обществе очень чувствуется. Путать Толстого с Достоевским неприлично, а не отличать Моне от Мане — в порядке вещей. В любом интеллектуальном шоу вроде «Что? Где? Когда?» или «Своей игры» вопросы об искусстве всегда вызывают явное затруднение эрудитов. Это сказывается и на ситуации с наследием — когда красивейшие строения обшиваются вагонкой или сносятся ради безликих стекла и бетона. С другой стороны, нет более эффективного средства убить живой интерес к чему бы то ни было, чем насильно заставить им заниматься. У скольких миллионов учеников бесталанное преподавание литературы или языков отбило всякий к ним интерес? В общем, хорошо бы преподавать, но с умом и творчески. Может быть, не нагружать этим школьных учителей (явно не будут брать отдельного человека, а дадут в нагрузку учителю истории или литературы), а, скажем, отдать на откуп музеям или даже местным объединениям художников. А может, как-то привлечь и независимых просветителей, «Арзамас» например.

Но если не в школах, то как вообще привлекать современных детей к искусству? Как можно заинтересовать их?

 Для того чтобы заинтересовать другого, надо прежде всего любить самому и хотя бы что-то знать. Ну и понимать, что же интересно ребёнку. Мне кажется, после первых ознакомительных визитов в музей, театр, филармонию можно попытаться провести связь между его собственными интересами и искусством, ведь в культуре все взаимосвязано, а искусство — вещь основополагающая, в нём — корни многих повседневных вещей. Ребёнок играет на компьютере в Mortal Combat? Предложите ему посмотреть на доспехи и мечи настоящих самураев в музее. Увлекается «Властелином колец»? А знает ли он, что в основе — скандинавские саги? «А вот почитай-ка „Старшую Эдду”» (это пример из жизни — именно так поступил мой папа). Девочка наряжает кукол? Так предложите ей посмотреть на дворец принцессы. Зимний, например.

Василий, в чём отличие классического искусства от современного и в чём сходство?

Классическое искусство тоже когда-то было современным, а часть современного станет классическим, то есть образцовым — именно это значение имеет слово «классика». Если имеется в виду различие между искусством прошлых эпох и художественными практиками второй половины XX — начала XXI века, то надо понимать, что это самое «классическое» искусство было очень разным: античность — одно, средние века — другое, Возрождение — третье. Да и между XVI и XIX веками огромная разница. Но если всё-таки попытаться сравнить, то я бы сказал, что в современном искусстве идея преобладает над воплощением, размываются границы жанров и видов искусств и снижается внимание к визуальному качеству объектов — попросту говоря, красоте (само это слово — давно табу).

А вы сами приверженец какого вида искусства? Есть ли у вас любимое произведение искусства?

 Нет. Их у профессионалов обычно не бывает, как и любимых художников. В искусстве не нужно и даже вредно «жениться» на каком-то одном времени, художнике, картине… Искусство апеллирует к большим идеям, которые не могут полностью воплотиться в одном, даже самом гениальном объекте. «Любить не себя в искусстве, а искусство в себе» — это ведь и к зрителям относится. Любимое произведение — то, перед которым стою.

Ну хорошо. Но есть кто-то, кем вы восхищаетесь в искусстве? Человек, который вас вдохновляет.

 Если речь про искусствоведов, то главные ориентиры — это мои учителя. Первые и основные образцы — мои родители. Оба были специалистами мирового уровня — говорю это без всякой сыновней предвзятости. Их самоотдача, честность, преданность профессии и профессионализм, не говоря уже о человеческих качествах, — для меня главный образец для подражания. Отец был кабинетным учёным и преподавателем, мать сочетала науку с организационной деятельностью (она была первым заведующим Музея фарфорового завода в составе Эрмитажа). Так что у меня перед глазами есть примеры самой разной искусствоведческой работы. В моем формировании как искусствоведа очень большую роль сыграл Сергей Михайлович Даниэль, научивший меня главному — искусству смотреть и видеть искусство. Его труды — будь то небольшие статьи, лекции, научные трактаты или особенно мной любимый роман «Музей» — всегда очень меня вдохновляют. В кураторском искусстве в России, на мой взгляд, сейчас нет равных Аркадию Викторовичу Ипполитову. В его выставках всегда сочетаются безупречный вкус, оригинальность мысли и цельность видения. Он многому меня научил, и на его пример я всегда ориентируюсь.

Вот как раз хотела попросить вас рассказать подробнее о  профессии куратора выставки. Вы ведь таковым тоже являетесь? Кто это всё же такой: режиссёр, менеджер, продюсер или кто-то другой?

Куратор, если дословно перевести, — это «тот, кто заботится». Словом, отец родной для любой выставки. Поэтому он — это всё вместе, всего понемногу. Наверное, ближе всего к режиссёру. Самое приятное и интересное — идея выставки (как в кино — сценарий), подбор и исследование экспонатов (кастинг, работа с актёром), выстраивание их в ясный, выразительный ансамбль (режиссура), совместная работа с архитектором выставки (художник-постановщик). Более трудоёмкая вещь — каталог, в котором нужно всё объяснить, научно обосновать и при этом остаться понятным и интересным для широкой публики — считаю это для себя обязательным. Но зато выставка проходит, а каталог остаётся. Но есть и организационная работа. Для меня она самая тяжёлая. В разных музеях ту или иную её часть берут на себя специальные люди — координаторы, сотрудники отдела выставок, но всё равно многое приходится делать самому — договариваться, согласовывать, подбивать сметы и т.д. Это очень выматывает.

Что самое интересное в вашей работе?

Самое интересное — исследовательская работа! Когда удаётся раскрыть какую-то загадку: установить сюжет, автора, а может, и заказчика, и обстоятельства создания произведения, вписать его в контекст культуры, истории… На твоих глазах произведение раскрывается и начинает играть новыми красками — как отмытый от грязи бриллиант. Доселе безымянное и никому не нужное, оно вдруг находит свою семью, прямо как на передаче «Жди меня» — до слез. Но интересен и сам процесс созерцания, общения с произведениями. Достанешь из шкафа в хранилище какой-нибудь альбом с гравюрами, который тебе и не был нужен — так, глаз упал, — и не можешь оторваться.

А какие эпохи в искусстве вам интереснее всего изучать?

Я очень люблю XVIII век — изобретательный, остроумный, весь проникнутый игрой. Сейчас о нём часто забывают, относятся снисходительно: мол, глупые сентиментальные пасторали, слащавое рококо. Меж тем это искусство самое изысканное, тонкое, умное, часто — злое. Последнее время меня все больше стал привлекать XVI век — эпоха титанов, первооткрывателей, реформаторов. А вообще, конечно, каждая эпоха интересна, стоит только в неё погрузиться.

Хотели бы вы сами жить в ту историческую эпоху, исследованием которой занимаетесь?

Побывать очень бы хотел, в самых разных, а жить, пожалуй, нет. Я — да и все мы — слишком избалованы комфортом современной жизни и совсем забыли, каково было даже полвека, а тем более одно-два столетия назад. Нехватка продовольствия, неразвитая медицина, дефицит самых необходимых вещей — это только вершина айсберга. Надо понимать, что большинство из нас, даже сравнительно молодых, просто не дожили бы до своего нынешнего возраста. Чтобы хорошо чувствовать себя в ту или иную эпоху, нужно в ней родиться, иначе в глаза всё время будут лезть проблемы и неудобства, о которых люди тогда даже не помышляли и в отсутствие альтернативы считали совершенно естественными. Нечто подобное можно ощутить и в реальности, когда из одного общества перемещаешься в совершенно другое: если оно архаично и закрыто, словно бы путешествуешь на пару веков назад.

А если говорить о путешествиях в нашем времени? Как вы с семьёй вообще любите проводить свободное время?

Вообще, мы домоседы. Поэтому карантин, например, не стал для нас таким уж испытанием. «Повсюду искал я покоя и в одном лишь месте обрёл его — в углу, с книгою» — цитата Фомы Кемпийского, которую особенно любит моя жена, и я с ней солидарен. Правда, я в последнее время больше пишу, чем читаю, что, конечно, неправильно и совсем не радует. Надеюсь, смогу взять передышку или лучше организовывать своё время. Дочка, кстати, тоже очень любит, когда ей читают, — это безотказный способ её занять, не менее привлекательный, чем мультики. Вообще же, нам важно много быть вместе, но при этом всегда иметь возможность уединения. Это вообще один из залогов крепкой семьи, как мне кажется. Путешествия мы тоже очень любим — по России, Европе, любимой Италии. С рождением дочки в нашу жизнь вошёл и пляжный отдых, но с каждым годом он всё больше разбавляется культурным. В прошлом году было примерно 50 на 50: до дневного сна — пляж, после — прогулка по городу, музей. Думаю, дальше пропорция будет ещё увеличиваться в сторону культуры.

Любимые музеи у вас есть?

Могу ли я ответить что-то кроме «Эрмитаж»? (Улыбается.) Нет, пожалуй, одного такого музея нет. Кроме того, для меня музей неотделим от места, где он находится. Эрмитаж — от горячо любимого Петербурга (и наоборот), Лувр — от Парижа и так далее. Для меня музей — это сердце каждого города, а жена говорит: «Единственное место, где в любом городе чувствуешь себя безопасно и в своей тарелке». После Петербурга мой любимый город — Рим. В Риме нет одного главного музея, но сам он — конгломерат античных руин, барочных церквей, фамильных коллекций. Один большой музей. И что самое восхитительное — совершенно живой: во дворцах живут, в церквях служат, древние статуи стоят на своих местах под открытым небом, меж них снуют кошки, вокруг — дикая зелень…

А если всё же вернуться в Россию… Как вы считаете, что стоит почитать, если хочется больше узнать о русском искусстве?

 Как ни странно, этот вопрос поставил меня в тупик. Есть много хороших исследований по отдельным художникам, но вот с обобщающими трудами хуже. Может, потому что русское искусство — не моя специализация, но вот так с ходу мне трудно назвать что-то одновременно общедоступное и содержательное. На ум приходит только «История русского искусства» Игоря Грабаря, но ей уже больше 100 лет! Хотя, может, это и неплохо для начала. Тексты мирискусников (тут надо ещё, конечно, назвать вдохновенного Александра Бенуа — у него, кстати, есть «История русской живописи XIX века») всегда образны и точны — если не в фактах, то в чувствах. Для создания первого впечатления самое то. Собственно, я и сам с мирискусников начинал. Но и другие художники неплохо писали! Взять хотя бы «Далёкое близкое» Ильи Репина — замечательная, легко читающаяся литература и картина искусства эпохи передвижников. Или другие мемуары — «Хлыновск» Кузьмы Петрова-Водкина, — чуть посложнее, но тоже увлекательно, выразительно и вдохновенно написанные.

Вы так интересно обо всём рассказываете, что практически невозможно представить вас в какой-то иной профессии. Но тем не менее, если бы вы не посвятили свою жизнь искусству, кем бы вы стали, как думаете?

 Если не искусствоведом, то архитектором или дизайнером. Архитектором была бабушка. Она научила меня в качестве игры рисовать планы городов: здесь дома, здесь школа, аптека, магазин. На бумаге карандашом — увлекательнее любой компьютерной стратегии. Ну и вообще я люблю домики рисовать. Если совсем не из сферы искусств (что мне уже довольно трудно представить), то, не знаю, может, врачом или священником. Тоже своего рода кураторы.

Есть ли в вашем доме предметы с историей?

Лучше спросите, есть ли без истории. Я ужасный Плюшкин. Как поёт Псой Короленко: «Вещь, она не для всякого — вещь, для иного она — ностальжи!» Я именно такой. Вещи, как правило, живут дольше людей и поэтому могут хранить память о тех, кого больше нет, и тех, кого никогда не видел, да и о тебе самом: каким ты был много лет назад и каким уже не станешь. Для меня вещи говорят о многом, и потому расставаться с ними сложно. Может, это и не очень хорошо: есть такой грех — мшелоимство, вещелюбие. Но меня очень раздражает и даже пугает эта современная манера жить: съёмная квартира, мебель из IKEA, сломалось — выбросил. Какой-то стерильный и бездушный мир. Помимо настоящих историй есть и явные легенды, но их я тоже очень люблю. Например, у меня есть картина, доставшаяся от бабушки, в картине — дырка: по преданию картина висела в Смольном и это — след от революционной пули. Явные россказни, но мне очень нравится, и дырку эту я не реставрирую.

текст:
Екатерина Куцанова
фото:
из личного архива